— Я вам сейчас объясню, Карнэби, что мы будем делать. Вы понимаете, что эту войну прямо-таки необходимо прекратить в самом начале. Иначе произойдет такая катастрофа, какой еще не знала история. Ведь тут не одни только Германия и Франция. Тут, рано или поздно, в войну вмешаются все великие европейские державы — Россия и Австрия, Италия и Англия. Вы только представьте себе, что это будет за колоссальная резня. Очень скоро в войну будет втянута вся Европа.
— Но как же вы можете остановить ее? Как вообще можно остановить войну? Война — дело стихийное. Третейский суд? Но ведь это уже было им предложено, и обе стороны отказались. Как же можно заставить их?
— Над этим вопросом уже столетия ломают себе голову государственные люди. Но если государства ведут себя неблагоразумно, с ними надо поступать, как поступают в таких случаях с частными людьми.
— Я понимаю вашу мысль, — задумчиво сказал Карнэби. — Мировая полиция, которая хватала бы за шиворот державы, как хватают обывателей, когда они вступают в драку? Но ведь это химера. Этого вы не добьетесь. Между державами слишком много зависти и соперничества, чтобы они решились предоставить одной из них такую власть.
Грейстон кивнул головой.
— Совершенно верно. Поэтому власть должна взять в руки не какая-нибудь держава, а отдельная личность, гражданин мира, вроде меня, которому война ненавистна и который готов остановить ее любой ценой. И у него должно быть оружие, которым он может разнять дерущихся, но такое оружие, которого нельзя было бы пустить в ход с целью нападения — именно дубинка полицейского.
— Но это невозможно.
— Возможно, дорогой мой. Вот оно, это оружие — здесь, в моих руках. Еще часок-другой, и вы увидите его на деле.
Он громко позвал:
— Телеграфист!
Вперед выдвинулась темная фигура.
— Пошлите депешу.
Телеграфист поднял крышку углубления, где помещался аппарат для беспроволочного телеграфирования, и сел, обхватив пальцами клавиши передаточного аппарата.
«Примус — Секундусу, — лаконически диктовал Грейстон. — От Нью-Гэвена летите по направлению к Дьеппу. Посмотрите, где находится германский флот».
Клавиши аппарата щелкали с невероятной быстротой. Затем наступила пауза. Немного погодя, телеграфист обернулся к Грейстону.
— Секундус говорит: будет исполнено, сэр.
Треск пропеллера другого шара доносился все слабее и, наконец, затих вдали.
— Держите курс на Литтлгэмптон, — сказал Грейстон пилоту, — а оттуда прямо на юг.
День занимался над Ла-Маншем. Холодно поблескивали серые гребни валов; предрассветный холод щипал лицо; дирижабль летел низко над водой и, кроме гудения пропеллера, не было слышно ни звука.
С запада надвигалась военная эскадра, три длинных колонны огромных серых броненосцев. Над трубами вился тонкий дымок.
— Французы! — взволнованно вскрикнул Карнэби.
— Ну-ка, посмотрите на них повнимательнее в этот бинокль. Что они делают?
— Очевидно, готовятся к бою.
Грейстон, слегка вздрогнув, повернулся лицом к востоку.
Там, на горизонте, в 20 милях отсюда, невидимо для французов, но уже в поле зрения находящихся на дирижабле, на всех парах шла немецкая эскадра.
— Посмотрите хорошенько, не увидите ли над ними Секундуса? — сказал Грейстон.
Карнэби с трудом разглядел в бинокль высоко в небе темное пятнышко над немецким флотом.
— Отлично. Торп справится с немцами один. Славный малый этот Торп. Телеграфист!
Телеграфист мгновенно очутился на своем посту.
— Посылайте депешу: «Начальник Мировой Полиции адмиралу Ламоньеру. Запрещаю вам нападать на германский флот. Возвращайтесь немедленно в Брест и становитесь там на якорь, иначе вы будете лишены возможности действовать».
Снова защелкали клавиши; затем наступила долгая пауза.
— Не отвечают, сэр, — доложил телеграфист.
— Нет? Должно быть, думают, что я с ума сошел. Ну что ж, сами виноваты. Пусть будет по-ихнему.
Грейстон встал и направился к загадочной машине, помещавшейся на другом конце гондолы.
Карнэби вскочил, кинулся вслед за ним и схватил его за руку.
— Грейстон! Что вы хотите делать?! Неужели перебить их всех?
Лицо Грейстона расплылось в улыбку.
— Конечно, нет, голубчик. Мое оружие совершенно безвредное. Это просто-напросто сильнейший магнетический ток. Все уверяли, что это невозможно, а вот я достиг этого. Мой механизм так мал и легок, что его можно поместить на дирижабле, а между тем, он силы непомерной. Стоит мне пустить ток, чтобы намагнетизировать все остальные предметы, находящиеся в пределах радиуса действия этого магнетического тока; и все, что сделано из стали, придя между собой в соприкосновение, слипается с такой силой, что разъединить две слипшиеся части можно было бы только взрывом.
— И значит…
— И значит, как только я пущу ток, поршни в машинах перестанут двигаться, винты вертеться, и корабли мгновенно остановятся. Орудия потеряют силу, так как ядра прилипнут к дулу, и нельзя даже будет зарядить их.
— Господи Боже!
— Переведите вот эту стрелку, — сказал Грейстон.
Загадочная машина вдруг издала пронзительный свист.
Гондола дирижабля нырнула, словно лодка, зарывшаяся носом в волны. Карнэби был сбит с ног. Грейстон очутился на другом конце гондолы. Затем она выпрямилась, но продолжала вся дрожать от носа до нормы.
— Боже мой, смотрите, смотрите! — крикнул Карнэби, перегнувшись через борт гондолы.
Первые броненосцы сразу замедлили ход, завертелись на месте, как иглы компаса и, наконец, остановились так, что их носы указывали на север, а кормы на юг.
Задние суда восприняли ток не сразу и первое время продолжали идти полным ходом. Карнэби, не отрывавший глаз от бинокля, видел, как на них бегала и суетилась команда, тормозя машины, чтобы избежать столкновения. Над машинным отделением пар валил из-под крышек предохранительных клапанов — единственные машинные части, которые не были приведены в бездействие.
Столкновения, к счастью, удалось избежать, и через несколько минут вся эскадра стояла на месте, беспомощно покачиваясь на волнах, и все суда были обращены носом на север.
При этом, так как все они были превращены в гигантские магниты, естественное притяжение между ними увеличилось в тысячу раз, и они постепенно придвигались один и другому, сбиваясь в кучу, как испуганные овцы.