Подошла заспанная Лукерья. Зевнув, спросила:
— Кто это?
— Швейцар новый.
— А-а-а. Я схожу к портнихе.
— Валяй. Смотри, на людях больно не шикуй. Невелика барыня. Милиция и так глаза пялит на нас.
— Уезжать надо, Евстигней, в Самару или Москву.
— Знаю. К осени подадимся.
Оставшись один, Евстигней раскрыл амбарную книгу. В нее он заносил свои легальные расходы и доходы. Вел книгу аккуратно, не допуская никаких помарок и исправлений. Каждый месяц в книге появлялась отметка финансового инспектора. Заглядывали в нее не только сотрудники налогового ведомства. Книга интересовала и работников милиции. Но у Капустина были и другие гроссбухи, о которых знали только он да Лукерья. Они хранились в тайнике, оборудованном в буфетной. В них отражались операции по незаконной продаже золота, драгоценностей, дефицитных лекарств, наркотиков. Если бы сотрудники милиции смогли заглянуть в нее и расшифровать внесенные туда записи, то они бы встретились со многими из тех лиц, которых тщетно разыскивали.
Но уездная милиция только набиралась опыта борьбы с уголовщиной. Не до всего доходили руки. Однако преступный мир уже чувствовал ее влияние. Меньше стало появляться в уезде заезжих гастролеров, распадались местные шайки. Евстигней, связанный крепкими узами с уголовными элементами, чувствовал, что не сегодня-завтра наступит его конец. Поэтому стремился любыми средствами увеличить свой капитал, с которым хотел удрать куда-нибудь подальше.
Шубин вернулся в гостиницу под хмельком.
— Ну-с, дядя, я готов к исполнению своих обязанностей.
Капустин посмотрел на него сквозь очки.
— У нас на работе не принято выпивать.
— Так я ж немного.
— Нисколько. На первый раз прощаю, в следующий раз явишься под мухой — выгоню.
— Понятно, — осклабился парень. — Что делать сейчас мне?
— Иди помогай официантам. Потом станешь в дверях.
Насвистывая, парень пошел от Капустина.
— Постой! — крикнул ему Евстигней. — Возьми у кастелянши пиджак и ботинки, потом высчитаю с тебя.
В семь часов, когда в ресторанчик стали собираться завсегдатаи, Капустин появился в зале, считавшемся парадным. Здесь играл оркестр. Сейчас музыканты только рассаживались, настраивали инструменты.
Хлопали пробки, звенели стаканы.
Евстигней любил такие обходы, они льстили его честолюбию. Капустина приветствовали, приглашали к столикам. Но он делал серьезный вид и важно отказывался.
Подозвав старшего по залу, Евстигней сказал ему:
— Шпану сегодня не пускать. Будут почетные гости.
— Кого-с ожидаете, Евстигней Васильевич? — наклонив голову с пробором, почтительно спросил тот.
— Членов губернской железнодорожной комиссии. Из исполкома просили, чтоб все было как следует.
— Будет исполнено.
— И еще. Я нанял нового швейцара, вместо Сидоренко, который лежит в больнице. Проследи, как работает, и доложи.
— Слушаюсь.
Поулыбавшись посетителям, поприветствовав ручкой знакомых, Капустин прошел затем во второй зал, где имелись задрапированные кабины для конфиденциальных и интимных встреч. Здесь между нэпманами велись деловые разговоры, заключались сделки. В зале царил полумрак. За столиками тихо разговаривали. Вдруг хозяина «Парижа» окликнули.
— Пройдите, Евстигней Васильевич, к нам… Вот сюда, сюда.
Из-за портьеры боковой кабины выглядывал усатый толстомордый мужчина. Евстигней вошел. За столом сидели двое. Их Капустин видел у себя впервые.
— Садитесь, хозяин, — пригласил его невысокий, плечистый, могучего телосложения мужчина с маленькими глазками.
— Не могу, дорогие граждане, — Евстигней скрестил на груди руки, — на работе не пью.
— А нам вот можно, — засмеялся сидевший напротив усатый. — Ну, рюмочку, Евстигней Васильевич.
— Ладно, — остановил его плечистый, — тебе, хозяин, привет от Волкодава.
В глазах у Капустина потемнело, сердце куда-то провалилось.
— От Волкодава? — с трудом переспросил он.
— Ну да, — подтвердил усатый. — Будто не знаешь?
— А он что — освободился?
— Как же, освободят. Ушел… Сам.
С Волкодавом Евстигнея судьба свела в начале 1920 года в губернском городе через несколько месяцев после его освобождения от колчаковцев. Капустина задержали за спекуляцию. В то время за нее полагалось суровое наказание, вплоть до расстрела.