— Это ужасно! — прошептал Марч. — Оказывается, я хуже знаю Лондон, чем вы.
Когда они дошли до своего такси, Лавузен сказал:
— Ужаснее всего то, что ни я, ни отдельные личности не изменят положение этих людей.
— Я не понимаю, — перебил Марч, — почему бы вам не перевоплотиться в премьера и не облегчить их участи.
— О, да! Об этом я думал. Но едва посидев на кончике министерского кресла, даже не снимая пальто, я должен был бы спешить к Альберику Каннэ за новым перевоплощением. Министры меняются чаще, чем люди привыкли думать. Англия бы вряд ли выдержала мое лицо!
— В роли принца вы ничего не достигнете.
— Мне ничего не нужно, кроме нескольких опытов с тупоумием окружающих меня лиц. Для того, чтобы сделаться министром, вовсе не стоило тревожить добрейшего мсье Каннэ, а просто надо иметь замок с традициями, капитал с процентами, лошадей с призами или газету с литераторами.
— Ну, — улыбнулся Марч, — разве это легко приобрести?
— Милый мой Марч, жулика не спрашивают: трудно вам было вытащить портмонэ? Его попросту сажают в тюрьму, а лорда в министерство. Того требует здравый смысл.
Автомобиль остановился.
Было три часа ночи.
Блестящие очки шофера повернулись в карету.
— Больше нет горючего, сэр.
— Как же так! — привскочил Марч, — нам нужно в центр!
— Очень просто, — Лавузен вышел из кареты, — мы переночуем в харчевне, вы нас можете не дожидаться, шофер. — Лавузен расплатился и, взяв Марча под руку, потащил его в темноту.
— По-моему, этот шофер просто боится ехать с нами. Что вы скажете, Марч? — нахмурился Лавузен, приподнимая воротник пальто.
— Нас убьют, — прошептал Марч.
Лавузен ничего не ответил. Они шли, цепляясь за скользкие от тумана стены, пока не вспыхнул задыхавшийся фонарь, а узенькая найденная временем дверь не впустила их в просторную комнату.
В кабачке горел камин, от стойки поднялся хозяин и, приложив ладонь трубочкой к уху, переспросил:
— Два пайнты [пинты] пива? Иес, сэр!
Лавузен надвинул на нос цилиндр и, постукивая пальцами по краю стола, стал следить за другом. Марч взял его пальто и, как в диккенсовские времена, повесил на железную решетку. Когда он вернулся к столику, Лавузен, прихлебывая мутное пиво, тихонько резал сыр, похожий на слежавшийся кусок тумана. Хозяин спал сном честного англичанина, готовый налить столько пайнт, сколько захотят выпить эти два странных человека. Их личностями он не интересовался.
— Это скверно, — сказал Марч едва слышно, как только можно говорить в пустой комнате, где вещи и хозяин грезили стариной, — скверно, — повторил он, наливая бокал. — Во дворце будет тревога. Что вы делаете, Лавузен?
Марч поднял голову. За синими окнами дымился дождь, в камине дрожали угли, рассыпались оранжевыми квадратиками.
Мсье Лавузен дремал.
Жалобно, по-звериному простонала сирена. Марч вскочил первый. Сейчас же поднялся Лавузен, и протирая глаза, крикнул:
— Газеты! Я должен видеть газеты!
— Но еще рано, и притом, мы в таком районе…
— Давайте пальто! — скомандовал Лавузен.
Кабатчик, занятый сложным делением телячьей ножки на микроскопические ломтики, нехотя принес пальто.
— Получите! — на ходу бросил Лавузен, распахивая двери харчевни.
Лавузен так торопится, что Марч еле поспевает. Утро тоже торопится. Трескается скорлупа туч, и солнце жидко брызжет апельсинным соком.
В два взмаха солнечная кисть делает подмалевку. Лица оживают, но взоры пасмурны.
— Толпа, Лавузен!
Марч хватает друга за рукав. Из облаков тумана сыплются тяжелые удары башмаков. Бегут люди.
— Правее, правее! — руководит Лавузен.
Лавина черных передников и жилистых кулаков. Лавузен и Марч в самой гуще толпы.
— Они стреляют! Держись, Боб!
Тот, кого так зовут, в изумлении таращит глаза, показывая пальцами на джентльменов. Марч замер, раскрыв рот. Лавузен теребит его за руку. Марч продолжает не понимать, оглушенный, затертый людьми.
— Скорее, Марч! Вы оглохли!
Рабочие поднимают глаза и наталкиваются на нечто гнусное, невероятное, как акула на колесах. Марч ежится под их взглядами. Его ботинки, шляпа и сам он, без пальто, во фраке, производят жалкое и ненужное впечатление.
В толпе начинают это понимать, быстрее ходят желваки под обтянутыми щеками, кто-то бережно поднимает камень и — пронзительный свист по-матросски.
Лавузен сшибает с Марча цилиндр и, как хирург, знающий свое дело, перочинным ножом отсекает у себя и Марча хвосты фраков.