— В гостиницу! — распорядился майор.
Директор дал знак, и бешеный «рег-тайм» оборвался.
— Скорее за доктором!..
Лавузена внесли в номер и положили на кушетку. Констебли оттеснили любопытных, и около Лавузена остались Марч и майор.
— Вам плохо, ваше величество? — нагнулся мистер Суффакс.
— О, да! Ощущение такое, как будто вся Британская империя плавает вверх ногами. Оставьте меня с секретарем. Наверное, через полчаса я умру.
— Хорошо, я вас оставлю, но это невозможно, я должен вас привезти живым, — майор вышел, предупредительно снаружи щелкнув ключом.
Лавузен сейчас же вскочил.
— Конец? — прошептал Марч, едва шевеля губами.
— Начало, — ободрил Лавузен, — взгляни, как та дверь в соседний номер, поддается?
Марч навалился плечом. Дверь треснула и распахнулась. Четверо в абсолютном мраке вскочили с воплями:
— Это Наполеон?!
— Дайте мне пощупать его. Кто ты, о, дух?
— Мы нарвались на спиритический сеанс, — шепнул Марч.
Лавузен вихрем промчал через номер.
— Все, что вам угодно, леди и джентльмены, щупайте, давите, честное слово, я дух, но мне некогда. Я лечу на шабаш парижских ведьм!
— О, проклятие!
— Держите!
Но Лавузен уже вырвался в коридор. Марч не отставал. Через кухню по черной лестнице на улицу.
— Мы спасены! — задохнулся Марч.
— Погибли! — бросил Лавузен. — Есть только один выход: прыгнуть в пасть льву и тем спастись. Все остальные способы ладить с хищниками лишены здравого смысла.
Положительно, Лавузен сбивал догадки Марча как пыльцу с цветка.
«Где же конец?..» — размышлял Марч, покачиваясь на империале омнибуса. Как всегда, рядом с ним скучающий Лавузен. За тонкими стеклами автомобиля кипели, сталкивались бури, туман, ночи; они вечно ехали, и хрупкая осыпь сумерек плыла за ними навстречу дню. Краски смешивались. Плакат наклеивался на плакат.
Ленты улиц сливались в серое полотно.
Остановка!
Глава восьмая
Из синевы дрожащего месяца выступала громада Центральной тюрьмы. В корпусах дрожали огни.
— Что нам здесь нужно, Лавузен, ведь принц казнен?
— Это вопрос…
Прошли тревожными шагами мимо ограды и вступили в каменный коридор. На звонок вышел дежурный и, осведомившись о целях прихода джентльменов, указал на кресла. Минуту спустя явился сам начальник тюрьмы мистер Органт.
— Можете идти, Пэрси, и никого не впускать. К вашим услугам, ваше высочество, — поклонился начальник.
— В тюрьме находится некто, выдающий себя за принца Уэльсского, — начал Лавузен.
— Да. Это государственный преступник. В тюрьме никто не знает о нем. Лорд-канцлер строжайше запретил всякие…
— Простите, я вас перебью, мне необходимо видеть преступника. Пятиминутная беседа, сэр. От этого зависит дело государственной важности.
Начальник колебался. Руки его, дрожа, никак не могли отвинтить футляр вечного пера.
Лавузен не глядя спрятал пропуск и не прощаясь вышел. Снова шли коридорами. Винтовые лестницы, мрак, сырость, гулкие шаги часовых. У дверей камеры стражник молча принял пропуск и завозился с ключом.
Марч прикрыл холодную сталь двери и невольно отступил. На мягком кресле у стола сидел человек. Сгорбленная фигура, профиль, ушедший в газету. Где Марч видел эту картину? Он помнит. Он не может забыть отеля «Палас» и Лавузена при первом свидании в Лондоне.
Человек медленно повернул голову. Знакомое лицо. Ледгетский цирк, рядом двое военных, но тогда оно изумленно щурилось на Марча, а сейчас выглядело постаревшим.
— Добрый вечер, сэр! — повторил Лавузен.
Полумрак, каменный пол, решетки на высоком окне, фигура принца в жилете без сюртука, и все еще почтительно склонявшийся Лавузен в широком пальто. Принц в изнеможении опустился на стул; вены на лбу его вздулись.
— Что вам угодно? — прохрипел он.
Испуг? Ужас? Нет, именно то необыкновенное ощущение. Марч это испытал. Теперь настала очередь принца: того требовал неумолимый здравый смысл.
— Меня привело сюда дело, не терпящее отлагательств, — спокойно, как бы вспоминая, начал Лавузен, — вы за стеною и не знаете новостей. Маленьких подробностей, могущих привести к большим последствиям. Что вы скажете?
Принц вздрогнул… Поднял голову.
— Я не поним…
— Сейчас все поймете, — перебил Лавузен.
— Убирайтесь вон! Шантажист!
— Тише, тише, тише, — дирижировал Лавузен трубкой.