Однако солнце продолжало греть с такой силой, что один толстый зеленщик, идя из пивной, умер от солнечного удара, и ему были устроены торжественные похороны.
Все же, по сообщению обсерватории на Атласских горах, солнце потеряло еще два процента своей энергии.
Глава 8. Блестящее общество
Хотя французский премьер и считался весьма левым, тем не менее он не был чужд некоторых совсем не республиканских предрассудков. Он любил титулы, гербы и высшее духовенство. Не будучи сам дворянином, изобрел он себе сложный вензель, производивший издали впечатление герба и украсил им свою посуду, белье, чемоданы и огромный камин в своем огромном кабинете. В этом кабинете двадцать второго июля тысяча девятьсот тридцатого года в три часа дня собралось небольшое, но блестящее общество, состоявшее из лорда Уорстона — представителя Великой Британии, монсиньора Антонио — кардинала пизанского, посланного в Париж самим святейшим римским престолом для улаживания некоторых конфликтов между викариями города Парижа, и, наконец, господина Сюпрэ — самого богатого французского фабриканта, мнение которого иногда было почти обязательно для министра финансов. Сам премьер, разумеется, был тут же: он стоял, опершись на кресло, и курил сигару, аромат которой наполнял комнату чрезвычайной культурностью. Блестящее общество некоторое время молчало. Лорд Уорстон, по английской привычке, стоял спиной к камину, и монокль придавал его бритому кирпичному лицу выражение необычайного спокойствия.
— Я очень рад, господа, — сказал премьер важно и печально, — что имею честь видеть вас у себя именно в этот день и в этот час.
— Почему именно в этот день и в этот час? — спросил лорд.
Премьер помолчал немного.
— Дело, конечно, не в дне и не в часе, — проговорил он, — дело в том, что, по-видимому, мир сейчас переживает канун грандиозной катастрофы… Если до сих пор мы обсуждали вопросы, касающиеся нашей родины или наших доблестных и верных союзников (он слегка взглянул при этих словах на лорда Уорстона, который, вынув из глаза монокль, стал тереть его замшей), если, говорю я, до сих пор мы обсуждали такие вопросы, то теперь речь идет о всем мире сразу… речь идет о существовании или несуществовании всей вселенной… Ибо солнце (это, по-видимому, факт) гаснет.
Лорд Уорстон снова вставил в глаз монокль.
— Дело идет, главным образом, о солнечной системе, — произнес он, — вы слишком широко ставите вопрос…
— Да, но гибели солнечной системы для нас вполне достаточно, — возразил премьер с некоторым раздражением, — ведь ни у кого нет колоний на Сириусе… если я не ошибаюсь.
Лорд наклонил голову в знак согласия.
— За последнее время, — продолжал министр, — миром, по-видимому, начинает овладевать паника. Около ста семейств уехало из Парижа на юг. Дороги запружены бессмысленно стремящимися куда-то, работы всюду нарушены, жизнь переживает кризис еще более сильный, чем в первые дни великой войны. Мы никогда не думали о конце мира, но теперь с этим вопросом нам приходится считаться как с фактом. Я вас спрашиваю, что делать? Что вы, например, думаете обо всем происходящем, монсиньор?
Кардинал устремил задумчивый взор в угол комнаты, на лице его заиграла смиренно-мудрая улыбка и он проговорил вкрадчиво:
— Мы, служители церкви, всегда готовы предстать перед престолом всевышнего.
— Так что вы полагаете…
— Невесте же для и часа, в онь же сын человеческий приидет.
— Но все-таки…
— Все в руце божией.
— Думает ли папа как-нибудь реагировать на эти события?
— Истинно верующему ничто не страшно. Призывать к вере есть настоящее наше дело, смиренных слуг божиих.
Все опять замолчали. За окном, слышен был, гул толпы, ожидающей сообщений.
— По-моему, — заговорил вдруг Сюпрэ, — дело совершенно ясно. Если даже солнце не погаснет совсем, то оно может настолько охладиться, что жить не в тропической зоне на земле будет невозможно… Следовательно, нужно немедленно разработать проект переселения на тропики, где, по счастью, такие огромные земли еще совсем не заселены. Что касается до меня… то…
— То что?
— Я думаю уехать.
— А ваши заводы?
— Если земля замерзнет здесь, во Франции, то погибнут и мои заводы. На всякий случай я оставлю заместителя.
— Кто согласится замещать вас?
— Тот, кто не будет в состоянии почему-либо уехать.
— Все кинутся уезжать.
Сюпрэ стал ходить в чрезвычайном волнении.
— Это недопустимо, — вскричал он, — если устремятся массы народа, то все будет сметено! Нет! Нам поневоле приходится играть роль Ноя: на тропики должны уехать наиболее достойные.
— Наиболее богатые, — спокойно сказал лорд Уорстон.
— Ваше мнение, моньсиньор?
— Спасутся истинно верующие.
— Наиболее богатые, — снова сказал лорд.
— По-моему, — снова продолжал Сюпрэ, — надо немедленно издать приказы, целый, ряд приказов, регулирующих переселение. Я бы даже запретил распространять все эти сведения о солнце среди широкого населения. Пусть думают, что все по-старому, а мы тем временем успеем присмотреть места, где рациональнее можно было бы продолжать развивать нашу культуру… Но для этого необходимо…
— Что?
— Объединиться.
— Нужно действовать в контакте со всеми странами.
— И с Россией?
— Пожалуй, что и с Россией. Вы сами сказали совершенно справедливо, что речь идет обо всем мире.
— Об Интернационале? — спросил лорд Уорстон.
Все укоризненно поглядели на него, но он так же торжественно и спокойно созерцал общество круглым своим глазом.
— В известном смысле в об Интернационале, — сказал Сюпрэ. — Итак, я настаиваю на своем плане. Надо запретить распространение дальнейших сведений о потере солнцем энергии. Поверьте, что не эгоизм, а соображения общего характера заставляют меня говорить так… Надо упорядочить это бессмысленное бегство. Все равно для всех на тропиках места не хватит.
Опять воцарилось молчание. Издалека донеслись какие-то крики. Очевидно, вышли вечерние бюллетени и мальчишки бегали по городу, раскидывая: направо и налево зловещие листки.
— Вот этого не должно быть, — сказал Сюпрэ.
Премьер подошел к окну и распахнул его… Прислушавшись, можно было различить доносившийся с улицы крик: «Еще один процент энергии!». Лорд Уорстон отошел от камина; он спокойно подошел к столу, взял из ящика длинную черную сигару и, не торопясь, закурил ее.
— А что, если и на тропиках не будет солнца? — спросил он.
Сюпрэ побледнел и взглянул на премьера. Министр с чрезвычайным вниманием рассматривал свои ногти, но руки его приметно дрожали. Монсиньор Антонио, кардинал пизанский, загадочно улыбался, гладя мягкую бархатную ручку своего кресла. Блестящее общество было смущено и подавлено.
Глава 9. Зловещий термометр
25 июля 1930 года весь Париж проснулся, охваченный глубоким ужасом. Небо было покрыто, тучами, а холодный, пронизывающий ветер несся по улицам, шелестя брошенными рекламами и газетными листками. Несмотря на холод и мелкий колючий дождь, огромные толпы собрались на улицах. Около южных вокзалов толпа была так велика, что конная полиция принуждена была вмешаться, дабы установить какой-нибудь порядок. Элегантные дамы с прекрасными желтыми чемоданами и клетчатыми пледами пробивались сквозь эту живую стену. Какие-то подозрительные субъекты продавали за необычайную цену билеты в Марсель. Рассказывали о богаче, который заплатил за свой билет сто тысяч франков. Женщины в толпе теряли своих детей, к поездам нельзя был пробраться, крики и плач сливались со свистом паровозов, некоторые люди дрались, как бешеные, только чтобы ухватиться за ручку вагонной дверцы и повиснуть на ней. Начальник дороги заперся в своем кабинете, увешанном картами и графиками, и звонил по телефону беспрерывно, куда только мог. В храмах говорили проповеди на тему о конце мира, читали воззвания святейшего отца, который напоминал верующим католикам, что им нечего бояться, неверующих же и некатоликов приглашал немедленно вернуться в лоно церкви. Теософы целые дни сидели в своих клубах, беседуя с тибетскими магами на расстоянии нескольких тысяч верст с помощью одним им известного способа. Около тысячи человек в городе сошло с ума от страха.