— Совершенно верно.
Буфетчика вызвали по телефону и он прилетел точно на крыльях: через пятнадцать минут был тут как тут. Вошел в кабинет бочком, подобострастно приложив пухлые ручки к груди.
— Ты что ж это двуличничаешь, парень? — спросил полковник сердито. — Вот же твои показания, где ты разоблачаешь все злоупотребления Аббасова! Это твой почерк, твоя подпись?
— Моя, уважаемый начальник.
— И что ж, ты отказываешься от своих показаний?
— Да. Вы в тот день силой заставили меня написать это.
— Как же я тебя заставил?
— Пригрозили застрелить.
— А ты знаешь, что я вообще не ношу оружия?
— В тот день у вас в руке был заряженный пистолет.
Полковник был возмущен наглостью квадратного. Но его волнение выдавали только вскинутая бровь, сузившиеся глаза, которые побелели и метали молнии. Салимджан-ака резко вскинул голову и властно приказал:
— Ну-ка, посмотри мне в глаза. Смотреть в глаза! Вот так. А теперь отвечай. Был у меня в тот день в руке пистолет?
— Был… — выдавил из себя квадратный, не смея отвести глаза.
— Какой это был пистолет? Смотреть в глаза! Отвечай.
— Какой… не помню.
— Какого цвета он был? Белого, желтого?
— Не помню.
— Возможно, был белый?
— Да, да, правильно, белого цвета.
— Вот видишь, опять лжешь: я же всегда ношу пистолет желтого цвета.
— Вот, вот, желтого цвета и был!
— Но неужели ты не знаешь, что все пистолеты бывают только черного цвета?
— Че… че… че… — квадратный задрожал, как осиновый лист, начал зыркать глазами по углам, как курица, собирающаяся снести яйцо. Ему подали воды, и он так заколотил зубами о стакан, что вода пролилась на штаны, отчего они стали мокрыми, как у нашего маленького Бахрама. Его усадили на диван, думали, успокоится малость, а он так стал трясти коленками стол, будто началось землетрясение.
Однако успокоившись и поднявшись на ноги, снова завопил:
— Да, да, вы хотели пристрелить меня!
И выскочил за дверь, словно кто-то за ним гнался. Все сидевшие в кабинете расхохотались. Даже капитан Хашимова. Никогда не думал, что она умеет так смеяться — громко, заразительно, от души.
— Ох, представляю, каково этому бедолаге, — проговорила она сквозь смех. На улицу выйдет — в руки своего благодетеля Аббасова попадет; сюда придет — перед вами оказывается, Салимджан-ака. Признаться, полковник, лично я не хотела бы оказаться под огнем ваших глаз. Какая-то прямо сверхъестественная сила в них. Уж мне, кажется, бояться нечего, а так и хотелось повиниться в чем-нибудь.
— И мне тоже, — выразил согласие Карабаев.
— Зря, — сказал Салимджан-ака, улыбаясь. — Для тех, у кого совесть чиста, мой взгляд безопасен. Впрочем, если хотите, могу усыпить любого из вас. Хашим, хочешь?.. Ну, буфетчик-то как драпанул, а? Ничего, он скажет правду, еще как скажет!
Посовещавшись, вызвали повара Ураза. Он уже с порога стал внимательно изучать потолок.
— Вечером того дня, как вы были у нас, мы собрались дома у директора. Но я ему не признался, что дал вам показания.
— Еще кто-нибудь присутствовал, кроме работников кафе? — быстро спросила Хашимоза.
— Двое.
— Вы их не знаете?
— Нет. Но с виду солидные люди. И еще я хочу сказать… В доме номер сорок по улице Багет директор Аббасов прячет сто мешков муки.
— Зачем ему столько муки?
— Ночами из нее изготовляют пирожки и торгуют на вокзале.
Полковнику, видно, эти новые факты пришлись кстати, он подошел к Уразу, который все еще любовался потолком, потрепал его по плечу.
— Смотри прямо, парень! Еще когда первый раз тебя увидел, сразу догадался, что в этой грязной компании ты оказался случайно. Я тебе помогу перейти на хорошую работу в другую столовую. Верю, будешь трудиться добросовестно.
— Есть еще вопросы? — спросил полковник членов комиссии. Вопросов не оказалось. Тогда повара отпустили и порешили, что настала пора вызвать «бедненького, несчастненького» Аббасова.
До сих пор, видно, я не разглядывал этого человека внимательно. На окружающих он смотрел сощурившись, точно насмехаясь. Тонкие губы крепко сжаты и выступают вперед. Лысина сверкает, как никелированный шар. Дряблые щеки, приплюснутый нос, похожий на раздавленную лягушку, неисчислимые морщины, избороздившие его лицо вдоль и поперек, — все это поначалу вызывает у человека какую-то даже жалость. Однако через минуту появляется неприязнь, а еще через одну — какое-то брезгливое чувство.
Разговор с Аббасовым получился коротким. Он сразу заявил, что ни на один вопрос этой комиссии отвечать не собирается, будет ждать составления другой, «объективной и справедливой», повернулся и вышел, даже не попрощавшись.