— Оглушило чуток, товарищ капитан, — прозвучал в наушниках надтреснутый тенорок Князева.
— Кочергин и ты, Степан, машину покиньте! — как показалось, помедлив скомандовал Мотаев. — Бой продолжаем… Князев радирует, как у нас. Ну, живо!
Опустив люк в днище, Кочергин сунул голову в отверстие и замер. Как в проруби, плескалась вода. Ее чернота отливала маслянистым блеском. Попробовал достать дно носком сапога. Промочив портянку, ногу обожгла ледяная вода. Прозрачные струйки, пробираясь меж гильз, текли к борту. Кочергин поднял голову.
— А чтоб ее!.. — грубо выругался капитан. — Сели аж по самое брюхо! Оба наверх, мигом!
Множество кувалд дробно и оглушительно застучало по броне. Уши прочно заложило.
— Про автоматчиков помните! Башню разверну, крышкой люка прикрою. Река неглубокая! У берега застряли, — пробился голос Мотаева.
«У какого? — вскочив на сиденье, сунулся в люк Кочергин. — А вокруг как в шахте! Даже автоматы, как отбойные молотки трещат!»
Он рухнул на горячее жалюзи радиатора и перекинулся вниз. Окунувшись с головой и хлебнув воды, вскочил и с заклиненным вздохом, отплевываясь, вперился в танк. Переливаясь в зыбком черном зеркале, рыжие языки жадно лизали цоколь башни… Водяной вал сбил Кочергина с ног. За пальбой, звоном, визгом, воем и скрежетом металла он не уловил рева мотора. Обжигающая вода оставляла во рту привкус керосина, железа и еще чего-то нестерпимо тошнотворного. Круто развертываясь, какая-то тридцатьчетверка надвигалась на него моторной частью, отсвечивая багряными отблесками темной громады. Перед ней клокотала вода, шипели, всхлипывая и фыркая, раскаленные концы выхлопных труб. Лейтенант, не чувствуя онемевших ног, рванулся в сторону и снова погрузился по плечи, увлекаемый свинцовой тяжестью намокшей одежды. Злобное отчаяние наливало жаром, бороло крепнувшее сомнение в своих силах.
— Куда, куда, дурында, елки-корень! — как шило мешковину, проколол грохот и лязг высокий мальчишеский голос сверху. — Держи конец, пентюх. Петлей по черепушке получишь!
Кочергин, растерянный, не соображая, что от него хотят, уцепился обеими руками за конец троса. Шершавая, тяжеленная петля прихватила ладони, пальцы не слушались.
— Отставить! — зазвенело сверху. — Так тебя учили, растяпа!.. Еще из экипажа капитана! Вот не пойму, кто?.. На крюк, на крюк цепляй!
Кочергин напрягся, закинул петлю на правый буксирный крюк. Не сразу поймал вторую и из последних сил накинул на другой, действуя полубессознательно, как во сне.
— Вот так! Думал уж подсобить, а делов-то! Руку держи, быстрей!
Но Кочергин, не поднимая головы, что есть силы расталкивая тяжелую плотную массу воды, шатаясь, побрел туда, где в нереальном, трепетном свете ракет угадывался «свой» берег.
Последний вал степной зыби круто обрывался у реки Червленой. Сверху, из башни тридцатьчетверки № 2108, или попросту «восьмой», за рекой на восток открывалась слегка всхолмленная равнина. Она, празднично и взрывчато искрясь в слепящих лучах невысокого солнца, полого спускалась вдаль, до самого горизонта. Как бы вознаграждая за жуткую ночь, утверждая бодрящую уверенность в его, Кочергина, военном счастье, впереди простерся неоглядный простор. Захватывало такое знакомое по Кавказу отрадное чувство высоты, обостренное распахнувшимися далями. Ветерок шершавой ладошкой гладил щеку, слегка теребил ремешок шлемофона. Удивленно проводив глазами пару давно невиданных Яков, с легким посвистыванием скользнувших вдоль переднего края, он снова посмотрел туда, где на востоке, в районе Сталинграда, по горизонту вставали далекие дымы. Едва слышные приглушенные раскаты словно застыли в морозном воздухе.
«Так сель гремит в горах, — подумалось Кочергину. — Строевую сосну как ковыль он валит! Все мнет на пути!»
И вдруг, полностью отключившись, с пьянящей остротой ощутил глоток горного воздуха, вкусного, как родниковая вода. Перед внутренним взором забрезжили предрассветные, звенящие густым ультрамарином снежно-льдистые нагромождения на хребтах горных кряжей. Как то затянувшееся не ко времени и всем осточертевшее промозглое туманно-мглистое непогодье вызвало небывало мощные и разрушительные сели. Все это заставило поторопиться с возвращением через Местийский перевал, чтобы выбраться наконец из окружающей мути. Это был в общем-то обычный итог горного сезона. Как только кончился изнурительный подъем из ущелья Адыр-Су, его глаза, казалось, надежно защищенные темными стеклами очков, резанул колючий блеск снегов. Брызнуло солнце. Второпях решили спускаться негладким, как автострада, ледником, а срезая его упругий изгиб к югу, напрямик по скалам, вопреки правилам, незнакомым путем. Не ночевать же на голом льду! Там, в Сванетии, на лесистых склонах Местийского ущелья, вырванные солнцем из сиреневой дымки, затопившей его провал, засветились малахитовые ковры сосновых крон, когда прямо под ногами круто пошла вниз каменная осыпь боковой морены ледника… По взмокшей спине пробежал противный холодок.