— Ставь пушку! — выпрямился Кочергин, тщательно закрепляя дужки очков за ушами.
— Тьфу! Уж гусеницу б натянули! — ругнулся Лубенок, хватаясь за пушку.
Торопясь они втащили ее в ровик и раздвинули станину. Пока танкисты подтаскивали ящики, Кочергин что есть мочи кидался на скобы, вдавливая сошники в грунт, толкал их из стороны в сторону, стараясь загнать поглубже, и вконец обессиленный, с бешено колотившимся сердцем повалился спиной на землю. Воздух с хрипом и свистом вырывался из легких.
— Гранаты противотанковые! — сипло выдавил он, когда подле тяжело упал в снег второй ящик.
Новый зигзаг гитлеровских машин, ощутимо близких, грузных, пятнистых, повернул вдоль балки, вслед первой колонне. На фоне бушевавшего где-то в глубине огненно-аспидного урагана, который перекатывал по стонущей земле грохочущие, пузырящиеся белым накалом гигантские клубы рыжего пламени, крестатые танки и бронетранспортеры были пронзительно, до мелочных деталей различимы. Все отхлынуло, отошло куда-то: и ровный плотный гул и лязг катящейся по трепещущей земле стали, откуда-то сзади, как гвоздем, протыкаемый больно бьющими в уши пушечными ударами, и непривычный, словно рев далекого водопада, шум пламени, бушующего на окраинах Верхне-Кумского, и все то, что сейчас занимало мысли Кочергина, составляло его внутренний мир и, случалось, внезапно отключало от действительности.
— Бронебойным заряжай!.. Ну, Лубенок! — нетерпеливо обернулся он. — Саша! Гранаты сюда, рядышком положи. И сошники что есть силы к земле жмите! — услышал он со стороны свой голос.
— Товарищ помначштаба! Может, лучше я?
— Успеешь, Саша, успеешь! — подавил сомнение Кочергин. — И тебе перепадет! Не отвлекай!
Кочергин поспешно снял и сунул в футляр очки. Щелкнул затвор. Унипатрон вошел в казенник; колени ощутили влажный холод снега, он присел на ногу станины, вдавился бровями в резину наглазника прицела, которого артиллеристы не снимали; непослушные, задубевшие пальцы нащупали обжигающий глянец эмали механизма наводки, тронули барабанчик резкости. Яркий кружок с перекрестьем черных нитей выхватил неправдоподобно близкие клубы ревущего пламени в глубине панорамы, и этот рев сразу показался значительно сильнее; он схватился за маховики наводки. Один, другой, перекрест, сдвигаясь, рывками опускался ниже, ниже, и вот за ним, выхваченный в упор, наполз ломаным углом пятнистый борт над сверкающей искорками ленточкой гусеницы. Опустив правую руку, Кочергин нашарил спуск. Внезапно с особой силой и остротой ему почувствовался душистый запах нагретого солнцем зернистого фирна с горьковатым привкусом древесного дыма. Так пахло в Терсколе, на лыжной базе. Вихрем пронеслись мысли. Он вдруг близко увидел сочный смеющийся Танин рот с влажными яркими губами и щедрые мазки солнца на рубленой стене, пахнущей лиственничной смолой…
…Сейчас, сейчас все эти машины повернут сюда. А что, если Лубенок прав? Что может эта «зажигалка», всплыло в памяти сравнение, случайно оброненное Мотаевым, Что она может сделать с такой силищей? Они раздавят нас! Донкихотство у него какое-то! Уйти из жизни вот так, бестолково, не в бою, не в горячей схватке, когда все нипочем, а понимая бесперспективность своей затеи? Уйти, не создав и не познав ничего, пренебрегая всеми неисчислимыми, бездонными щедротами бытия, лежащими на его пороге, — счастьем забот, человеческих утех?.. Таня… Она далеко. Воспоминание о ней больше не теснит грудь щемящей сладкой болью. Его вытеснила Настя. Она близко, где-то рядом, и в ее дом снова может войти грязный, изголодавшийся по женскому телу вражеский солдат с масляными глазками под угловатой каской… Нет, пока он, Кочергин, жив!.. Сладкая дрожь любви. Горячие и нежные, такие ласковые и неожиданно сильные Настины руки, сжимающие его, как в тисках. И голос. Он явственно звучит в ушах. Как она его называла! Совсем непривычно и вместе по-родному — Егорушка!.. Испытать счастье любви, едва пригубив, не насладившись им и не испытать даже, а только растравить душу?.. Он с силой нажал спуск и успел заметить, как слабая искорка трассера уперлась в борт бронетранспортера.
В то время как солдаты Диасамидзе и танкисты Бурдова постепенно очищали Верхне-Кумский от гитлеровцев, полковник Гюнерсдорф, связав встречным боем подошедшую с юга к поселку танковую группу русских, высвободил основную часть своих сил для новой попытки прорваться к Мышкове в направлении Громославки. Танки и бронетранспортеры устремились на юго-восток и, сделав неожиданный для противника крутой поворот в Неклинской балке, взяли курс прямо на север. Они почти беспрепятственно прошли ниже поселка Заготскот, в непосредственной близости от КП Бурдова. Тот не располагал еще достаточными силами, чтобы снова отбросить гитлеровцев. Его танки были южнее в степи или в Верхне-Кумском. Несколько огнеметных танков были уничтожены колоннами Гюнерсдорфа за поселком Заготскот, и перед его танкистами раскинулась оранжевая от закатного солнца пустынная степь, пересеченная синими шрамами оврагов и балок. Меж ними, поблескивая утрамбованным снегом в пологих лучах, змеилась накатанная дорога, Она вела в Громославку…
Командир взвода Т-70 лейтенант Курков уже не первый день, сидя на башне или стоя на броне своего танка, с неослабевающим напряжением то и дело просматривал в бинокль низину между поселками Верхне-Кумский и Восьмое Марта, но немцы отсюда не показывались. Его взвод, замаскировав танки бурьяном, все еще выполнял задачу головной заставы 55-го Отдельного танкового полка, поставленного генералом Вольским в качестве засадного. Полк Ази Асланова блокировал все попытки противника прорваться к Мышкове к западу от Верхне-Кумского, в направлении Черноморова, в то время как бригада Бурдова блокировала попытки прорыва с восточной стороны, в направлении Громославки. У подполковника Асланова оставалось еще относительно много танков — девять семидесяток и одиннадцать тридцатьчетверок, стоявших в балке, уходившей к Мышкове. Они неоднократно отбрасывали ошеломленных внезапным и дерзким отпором гитлеровцев, уверенных в своем численном превосходстве.
Посмотрев на гремевший и дымивший как вулкан Верхне-Кумский, Курков повел биноклем левее и к своему удивлению увидел множество машин, вздымавших снежные буруны где-то на горизонте. Это без сомнения были немцы, и двигались они не на Черноморов, как прежде, а выходили куда-то выше по Мышкове, очевидно, на Громославку.
«Как же бригада Бурдова их пропустила?» — недоумевал Курков, поспешно спускаясь в люк, к рации, чтобы связаться с командиром полка, не покидавшим своей тридцатьчетверки.
Рапорт Куркова не явился для подполковника Асланова неожиданным, он только что получил радиограмму из штаба корпуса с приказом на боевые действия. В Отдельном танковом полку Асланова сложилось прочное убеждение, что направление прорыва немцев на Громославку прикрыто бригадой Бурдова еще надежнее, чем ими самими на Черноморов. Действовать теперь поэтому приходилось в непредвиденных обстоятельствах и далеко не в столь тактически выгодных условиях, как во всех предшествовавших случаях. К немцам, до которых сейчас девять-десять километров, вряд ли удастся подобраться незамеченными, но все-таки попытаться следовало. При этом, по полученным данным, противник бросил на прорыв свои основные силы и пока можно не опасаться одновременного появления немцев с запада от Верхне-Кумского, на кратчайшем направлении на Черноморов. Курков получил приказ на предельной скорости, по возможности скрытно, подняться вдоль левого берега вверх по Мышкове и выйти со своим взводом в точку на карте, лежащую на пути боевого курса немцев, чтобы с небольшим отставанием неожиданно атаковать их с фланга, в дальнейшем действуя по отработанной схеме.
«Как тут поспеешь выйти на немцев, — думал Курков, — если по балкам путь куда длиннее, да и не везде пройдешь, а за ними местность открытая, как стол?»
Заранее вычерченные в блокноте вероятные маршруты движения оказывались совсем неприменимыми, а отработанные сигналы взаимодействия с механиком-водителем, заменявшие ТПУ, которых на семидесятках не было, в сложившейся обстановке слишком бедными. На ходу да на пересеченной местности в прицел такой маршрут не уточнишь, к тому же сумерки близко, придется на броне, решил Курков, когда танки уже набирали скорость. Подставляя лицо обжигающему ветру и секущей снежной крупе, вздымаемой танками, он быстро пристроился впереди, охватив ствол пушки рукой, головой как можно ближе к люку механика-водителя. Экипажи двух других машин взвода Куркова руководствовались его командой «делай как я!». В сложившейся обстановке самым скверным было то, что лейтенант Курков шел в бой не на своей семидесятке и с незнакомым механиком-водителем, не почувствовавшим еще, как говорится, своего нового командира. Его машина, получившая серьезные повреждения в последнем бою, своевременно не вернулась из ремонтно-восстановительного батальона корпуса.