Тереза в отношении Пьеррика не боялась называть вещи своими именами. К примеру, что у него депрессия, – иначе чем объяснишь, что он то испытывает бурный душевный подъем, то долгие часы сидит недвижимый. О лечении или хотя бы отдыхе он и слышать не хотел, ведь как они будут жить, не имея даже того скромного дохода, который он приносил в дом? Но как убедить его лечиться? Нет, он ни за что не согласится. Она прекрасно знала, что он скажет: «Глупости все это. Можешь, конечно, считать меня психом, если тебе от этого легче. Но все дело в солярке: литр подорожал на двадцать центов, – и нечего изображать, что ты этого не понимаешь…» Пришлось самой заботиться о нем, находясь в постоянном страхе, что однажды в припадке безумия Пьеррик совершит непоправимое. Она старалась изо всех сил, несмотря на то что временами было невмоготу. Когда он срывался на крик или распускал руки, она давала себе обещание все бросить, уехать, оставить его вместе с его хандрой, с его соляркой и скумбрией. Разве она виновата в том, что все так сложилось?
Звук отодвигаемой щеколды и скрип калитки прервал раздумья Терезы. Гравий надрывно хрустел под тяжелыми, неуверенными шагами Пьеррика. Он не с первого раза попал ключом в замочную скважину. Потом захлопнулась дверь – да так, что дом заходил ходуном. Пьеррик опирался то на стену, то на стул – на все подряд, лишь бы не упасть. Вечер и правда выдался хуже некуда. К тому же его совершенно измучила головная боль, и, кажется, он совсем не чувствовал своего носа, – похоже, Ив его все-таки сломал, когда огрел Пьеррика. Пьеррик, пошатываясь, добрел до журнального столика и рухнул на стоявший рядом диван. Он пошарил рукой между подушками, нащупал пульт и включил телевизор, ткнув первую попавшуюся кнопку. С недавнего времени каналы вещали круглосуточно. Для рыбаков, которые вкалывают, не считаясь со временем суток, это шаг вперед. Впрочем, единственный – в отношении остального никаких особых улучшений не наблюдалось. Но это – да. Только вот показывают одно и то же: собак, кошечек, розовых фламинго… Он потыкал мягкую кнопку на пульте, прибавляя громкость до максимума. Может, Ив, кроме носа, ему и барабанную перепонку повредил? Тереза в ночной рубашке спустилась по маленькой лестнице и, испуганно вскрикнув, остановилась рядом с мужем: волосы Пьеррика растрепаны, нос напоминает раздавленную картофелину. Голубая полотняная рубашка разодрана и перепачкана кровью. Он тупо смотрел прямо перед собой и заметил жену только после того, как ей удалось перекричать орущий телевизор.
– Пьеррик, ради всего святого, сделай потише!
– …
– Что стряслось?
– Ничего.
– Ты на себя смотрел? Ты выглядишь так, будто тебя поезд переехал. И пивом несет за километр.
– Ерунда… Немного поспорили.
– Немного поспорили? У тебя сломан нос. Рубашка вся в крови.
– Хватит уже! У меня ничего не болит.
– Не болит, потому что ты нагрузился по самый край, вот и не чувствуешь, что у тебя от носа ничего не осталось.
– Ну и ладно.
– Ничего не ладно. Мне уже осточертело, что ты постоянно бухаешь и превратился в алкаша. Если ты думаешь, что это решит твои проблемы, то…
– Проблемы? Какие проблемы?
– Что значит – какие? Те, что у тебя в голове, мой дорогой. Те, что ты постоянно в ней прокручиваешь. Я же вижу, в каком ты все время настроении.
– Сейчас у меня все отлично.
Пьеррик говорил на повышенных тонах, потому что по существу ему нечего было ответить жене.
– А я тебе скажу, почему у тебя депрессия. Ты сам в этом виноват. Не можешь взять себя в руки.
– Что ты несешь, старая ведьма? Хорош языком трепать…
Пьеррик поднялся на ноги. Тереза стояла перед ним, лицом к лицу.
– Чего-чего? Языком трепать? Ты что, совсем ничего не понимаешь?
– Да замолчи ты, устал я уже все это слушать.
– А я? Ты думаешь, я не устала? Ночами не сплю. Так и представляю себе, как ты пойдешь и бросишься в воду…