— Ты, наверное, и сам бы догадался когда-нибудь, что центров таких много. И где главный, только Всезнатцу понятно. Но одним из является ядро Меркурия.
— Которое вам фемкам, наверное, вместо папы. Впрочем, мне нравится такая сказочка, она достаточно нестандартна… Кстати, когда я уже лежал на полу придавленный твоим башмачком, Золушка, меня пробрало необычайное волнение — однако не от страха за свое горло или твою подметку.
— С чем оно было связано, неужто с ядром планеты?
— С тем, что ударила ты меня все-таки нежно.
8
Плато Большой Гроб оказалось довольно милым местом. На нем лежала толстая пылевая подушка, слегка покачивающаяся под воздействием солнечных ветров, веющих из-за терминатора. Поэтому иногда казалось, что катишься по дну ленивого моря. На хорошей крейсерской скорости получалось три дня пути вместо планировавшихся полутора. Но зато здесь нас никто не видел и не слышал. Полное уединение.
— Слушай, Шошана, у тебя есть мнение о том, что приключилось с караваном “Дубков”? — справился я у малоразговорчивой попутчицы.
— Есть,— довольно вяло отозвалась она.
— Надеюсь, не слишком отличающееся от мнения всего дружного коллектива фемов.
Она не стала пикироваться, а продолжила по существу:
— Это не грабеж, потому что сдача гафния перекупщикам не увеличилась.
— Я рад, что данные полицейского отчета, оказывается, известны не только мне.
Она смерила меня взглядом, я бы сказал, довольно презрительным. Я же в ответ растворил таблетку “Туборга” и глотнул хорошего пивка.
— А коли так, лейтенант, то это сделали люди из “Вязов”, чтобы подорвать систему перевозок конкурента.
— Я рад, но уже умеренно. Ты, собственно, высказала первое, что приходит на слабоодаренный ум вроде моего. Какие еще есть версии?
— “Дубки” сами на себя напали, чтобы бросить густую тень на соперника и выколотить из правительства побольше монет на укрепление безопасности.
— Высказывание достойное аплодисментов. Я так тоже считаю, Шошана, но мне это объяснение кажется плоским, а не выпуклым. Мы ведь не должны бросаться на первую же приемлемую версию, как тощая рыбка на жирного червячка. Почему? Потому что рыболов, когда нанизывал на крючок этого червячка, как раз и был уверен, что мы им соблазнимся. Ну, давай же, проснись. Или, наоборот, засни. Ты ведь не просто две руки, две ноги, длинные, кстати, ладная фигурка и приятное личико. Ты — объединение, сверхорганизм, за тобой много рук, ног, фигурок, мозгов. Вспомни, лет сто назад за телом какой-нибудь шпионки клубилась мощь целого государства, которое подсказывало, когда надо стрелять, когда трахаться, когда ворковать “люблю”, когда шипеть “ненавижу”.
Я специально хотел позлить ее и надеялся на то, что злоба будет продуктивной. И я ее задел. Она бросила в рот “взрывной” леденец, тот, который несколько раз меняет вкус, а потом мгновенно разбухает кисло-сладкой пеной. Конфетки были, пожалуй, единственной ее слабостью, потому, наверное, что помогали расслабляться. Фемка от раздражения даже поперхнулась леденцовым взрывом, но потом решила объясниться.
— Мне не слишком нравится тон твоих разглагольствований, которые ты выдаешь за рассуждения. Кроме того, не стоит беспокоиться, что кто-то в ближайшее время скажет тебе слово “люблю”. Вот тебе мнение, хочешь, считай его личным, хочешь, групповым. Караванщики, или во время перехода, или до него, еще на прииске, увидели и поняли то, чего им не надо было видеть да понимать.
— Это уже версия, Шошана. Однако, смахивает на то, что по решению твоего начальства можно выдать мне, если я стану слишком приставать. Но твое личное окошко для выдачи правды-истины неплохо бы и пошире распахнуть.
Вот я перед тобой со всей своей подноготной, все у меня на физиономии написано. Если ты умеешь слегка ковыряться в мозгах, известно тебе, и что между строк нарисовано. Я всю жизнь страдал о том, как бы мне не перетрудиться и не переотдыхать, что там зафиксирует карьерная машина, которая ведет счет моим успехам и проколам. Имея в виде целей столь скучные примитивные вещи, я тем не менее участвовал в процессе космического масштаба. Искоренял порченных людишек, садюг, изнасильников и прочих жлобов, среди которых на мутантов приходился, кстати, вполне обычный процент. Тем самым крепилась мною наша космократия и я попадал в бесконечную шеренгу типичных космиков, имя которым — “благородный нолик”.
Но заодно я прощал частенько мелких жуликов, даже умеренных мерзопакостников и порой не отказывался от подмазываний в таких случаях. Почему нет, я же беру их грех на себя. Кроме того, я частенько залипал в наркомультики. И все потому, что я пылинка, нет у меня ни деда с баяном и орденом, ни мамки с кувшином молока, ни братана пьющего, ни сеструхи гулящей, ни жены скандальной, ни деревни, ни двора. Я, кстати, понимаю это в отличие от других “номерков”. За мной не стоит никакая организация, нет у меня высокого идеала. Я не верю ни в реальность, ни в нереальность, не знаю, в какую сторону погоняет лично меня Всезнатец. Но в каких-то бредовых снах Космика вкалывает на меня, а не наоборот.
Я на грани вылета из полиции. Я — сам по себе, ну так скажи мне, не как единый коллектив с соответствующими лажами и вывертами, а как человечек человечку, заглядывающему тебе прямо в глаза… Ну, Шошанка, ведь это трогательно.
Было заметно, что я ее несколько озадачил, потому что она казнила леденцы без устали. Я же успокоился и сунул в рот сигару хорошего орбитального табака, подведя поближе к себе трубу вытяжки.
— Ты и сам многое скрываешь, лейтенант,— наконец проскрипела она.
— Ничего подобного… меня только спроси. Я могу еще поведать, что все старатели, имевшие отношение к этому гоп-стопу, утратили румянец и стали упокойниками. Что местный пахан дозволения на такой бандитизм не давал. А его не слушаться, значит, себе вредить — не всякий решится. Что подбил их человек из “Вязов”, ныне неживой, его, в свою очередь, кто-то из “Дубков”, сбежавший — куда бы вы думали — на место преступления. Соответственно, живой он, но недоступный. Что явное отношение к этой петрушке имеет исчезновение и стирание из памяти народной одного из “вязовских” директоров — Медб К845.
Само собой, я понимал, что хорошо подставился своим рассказом об известном мне и интересующем меня. Если собеседница скорее неприятель, чем приятель, тогда я себе серьезно навредил. С другой стороны, встревать в серьезные дела на пару с личностью, которой ни на имперку не доверяешь, тоже не вариант. Я должен найти какую-то педаль, которая открывает этот черный ящик с надписью “Шошана”.
Фемка отвернулась, будто ей совсем обрыдла такого сорта беседа. Только было заметно, как ходят — при работе с леденцами — тонкие косточки ее челюстей. Потом она, будто вспомнив нечаянно, произнесла.
— Как тебе кажется, могут на Меркурии обитаться какие-нибудь живые твари помимо человека?
Хоть вопросом на вопрос, но уже ответ.
— Может, блоха в моем кармане? Или какие-то другие “неуловимые мстители”?
— Надеюсь, все-таки, что блохи и прочие порождения немытости не помешают нашему совместному проживанию. Я имею в виду не тех тварюшек, которых космонавты-переселенцы переселили на себе. А местную форму жизни, по крайней мере, неизвестную нам дотоле.
— И это ты называешь интересной темой, Шошана? Если бы, конечно, мы с тобой были два соавтора и кропали на пару фантастические романы — совсем другое дело… Правда, не знаю, как у тебя с литературным слогом. Ну, хорошо, заливай для развлечения про разумных крокодилов или какие-нибудь низконравственные, но хитрожопые кактусы, которых мы просмотрели за двадцать лет хозяйственного освоения Меркурия. Какая тут еще есть живность, что за зверье может посягнуть на наши вкусные потроха?
— Если бы кактусы и крокодилы. Такую тварь немудрено просмотреть, потому что это иная форма материи, скорее всего паразитирующая на нашей. С другой стороны ее жизнедеятельность — я не боюсь этого слова и ты не бойся — напоминает о грибах и некоторых микроорганизмах.