— Она плохой преподаватель! — прошептал он.
— Браво, — сухо заметил доктор. — Одно другого лучше. Мой сын, который коллекционирует плохие отметки, умеет с первого взгляда отличить хорошего учителя от плохого. Так вот, я надеюсь, что мадемуазель Шателье сумеет помочь тебе наверстать упущенное.
Он встал, аккуратно сорвал полоски бумаги, служившие Люсьену символом веры, и бросил их в мусорную корзину. Потом остановился у кровати.
— Послушай, Люсьен. Если одному из нас придется поставить мат другому, то клянусь тебе, что им будешь не ты. Каникулы начинаются завтра. Ты их полностью посвятишь занятиям. Никаких прогулок с твоим другом Эрве. Никаких походов в кино. Один час на свежем воздухе после обеда, и только. Из-за того, что я очень занят, ты вообразил, будто можешь делать все, что тебе вздумается. Но я строго-настрого накажу Марте. Она скажет мне, слушаешься ты или нет. Сожалею, что приходится обращаться с тобой, как с маленьким ребенком, но ты сам меня вынуждаешь.
Он долго глядел на Люсьена, словно пытаясь поставить более точный диагноз, затем вышел, бесшумно закрыв за собой дверь.
Какое-то время Люсьен не шевелился, потом вдруг бросился на подушку и принялся дубасить ее кулаками. Нет, нет и нет! Не бывать этому! Эрве прав. Надо обезвредить замухрышку. Наказания! Всегда одни наказания! И судьи! Сколько Люсьен себя помнит, его всегда ругали. Ученик ленивый и неспокойный… Трудный ученик, его поведение внушает некоторую тревогу… Умный, но непослушный; оказывает нежелательное влияние на своих товарищей… Он помнил наизусть эти многочисленные замечания. Служанки тоже вносили свою лепту. Они либо устно осыпали его упреками: «Мсье Люсьен вел себя дерзко… Мсье Люсьен выбросил свой полдник…» Либо письменно: «Мсье Люсьен вернулся в семь часов…» Даже славная Марта и та без колебаний выдавала его, ибо жалела доктора, уставшего и измотанного, ведь ему одному приходится воспитывать мальчика, достигшего, по ее словам, шалого возраста. А отец, одержимый манией все заносить в картотеку, вместо того чтобы разорвать эти записки, хранил их, аккуратно складывая в папку вместе с его школьными дневниками. «Когда тебе исполнится восемнадцать лет, я отдам эту папку тебе. И если у тебя когда-нибудь родится сын, ты, возможно, вспомнишь, что я делал для тебя все, что мог!»
— Ах, до чего же мне все надоело! — сказал Люсьен.
Он разделся, погасил верхний свет, но включил ночник, стоящий в ногах кровати: эта привычка сохранилась у него с детства, когда по ночам его мучили кошмары.
Он лег на бок и, подтянув колени к животу, снова принялся обдумывать план. На этот раз уже вопрос не стоял о том, чтобы отложить его исполнение на потом. Завтра как раз последний подходящий день. В пятницу она приходит к восьми часам утра и уходит в полдень. Она ведет занятия в младших классах. Затем она свободна до трех часов; с четырех до шести она обычно работает в библиотеке. Проверяет тетради, готовится к урокам. Если встать на цыпочки и заглянуть через матовые стекла, возвращаясь из спортзала, можно увидеть ее, обложенную книгами. Следовательно, домой она возвращается не раньше половины седьмого. В это время уже темно. Живет она в новом квартале, окруженном автомобильными стоянками. Там они и устроят засаду. К счастью, вот уже несколько дней идет дождь. Так что встреча с любопытными им не грозит. Тем не менее схватить ее окажется делом нелегким. Она, конечно, не станет сопротивляться. Слишком уж слаба. Однако Люсьен испытывал какую-то неловкость при мысли, что ему придется прикасаться к ней. Для него она оставалась «училкой», то есть недосягаемой особой, на которую нельзя покушаться. Почему? Люсьен понятия не имел, но смутно чувствовал, что это обернется самым трудным. И возможно, самым непростительным. Словно между ребяческой проделкой и преступлением существовал ничтожный и в то же время надежный барьер, который надо обязательно разрушить. После этого все уже изменится. Изменится, но… Он заснул.
Марта постучала в дверь, чтобы разбудить его. Еще не очнувшись от сна, он пошел в ванную. Вчерашние размышления одно за другим всплывали в памяти и казались ему чудовищными. Нет. Это невозможно. И потом, нельзя же делать с наскока такие опасные вещи. Приняв душ, он спустился в кухню.
— Отец уже ушел?