— Нет. Не сразу. Наверное, месяца два тому назад.
— Любопытно!
Доктор не стал продолжать разговор, он принялся обсуждать с Мартой меню на воскресенье и, пребывая, судя по всему, в хорошем настроении, справился о здоровье ее сына, который болел гриппом.
— Он уже вышел на работу, — ответила она. — У них в полиции нет времени прислушиваться к болячкам.
Люсьен забыл об этом, а сын Марты и в самом деле работал в полиции… может быть, даже инспектором… И вдруг он еще острее почувствовал свою вину, словно обманул доверие старой служанки. Он никогда не задумывался о том, замужем ли она. Для него она была частью их дома, да чуть ли не мебелью. А оказывается, она жила своей собственной жизнью, и Элиан тоже, и даже его отец! Никогда еще подобные мысли не приходили ему в голову. Другие тоже существуют. Они с Эрве, как выяснилось, не одни на белом свете. Он уже не слушал, о чем шел разговор около него. Кто такая Элиан на самом деле? Чем занимались ее родители? Как она проводила воскресные дни? Вдруг она обручена… А почему бы и нет? Он хотел обо всем знать. Он имел право знать, чтобы довести до конца свой жестокий эксперимент. Еще немного — и он принялся бы ее упрекать в скрытности.
— Принесите кофе, — сказал доктор. — Я слышу, больные уже начинают подходить.
И в самом деле, рядом, в приемной, раздавались топот ног и приглушенный шепот. Люсьен так и не понял, почему его отец не взял себе в помощницы секретаршу. Больные находили дверь дома открытой, и табличка приглашала их следовать прямо в приемную. Этот старый дом казался немного жалким. Все выглядело так, будто дело происходило где-нибудь в глуши, у деревенского лекаря. По утрам Марта записывала больных, зачастую путая имена.
— Мои пациенты живут в предместье, — пояснил как-то доктор. — Это простые люди.
Он тоже был простым: одевался во что придется, вставал рано, ложился поздно, сурово относился к самому себе, страстно, но молчаливо предавался работе. «Бедный старик, — подумал Люсьен. — Я и в самом деле мог бы вести себя с ним повежливее!»
Но когда он захотел выйти во второй половине дня, чтобы размять ноги, Марта решительно воспротивилась.
— Мсье сказал, что сначала вы должны сделать уроки.
— Я уже сделал.
— Я повторяю вам только то, что сказал мсье.
И, снова разобидевшись, Люсьен заперся у себя в комнате; за чтением Сан-Антонио он скоротал время до вечера, потом после ужина до полуночи; ужинал он в одиночестве, так как отец уехал по срочному вызову. Он принял снотворное, чтобы больше не отсчитывать часы. И вот наступило воскресенье, серое, туманное, молчаливое. За обедом доктор соизволил поговорить немного о гриппе, который уже начинал свирепствовать, о трудных отношениях с социальным страхованием, словом, банальнейший разговор, как в поезде. Люсьен принес курицу.
— Разрежь ее, — сказал доктор. — Ты теперь мужчина. А мужчина должен уметь резать мясо.
Это был единственный момент передышки и даже чуть ли не веселья. Люсьен искромсал жаркое, но отец проявил снисходительность.
— Чем ты собираешься заняться после обеда? — спросил он.
— Не знаю. Мне хотелось бы прогуляться немного, если, конечно, ты позволишь.
Притворство давалось ему все труднее. Но кто в этом виноват?
— Хорошо, — сказал отец. — Только недолго… А мне хотелось бы, чтобы ты держался подальше от Эрве. У меня такое впечатление, что вы друг друга взвинчиваете.
Еще чуть-чуть — и он доберется до истины. Люсьен опустил голову, опасаясь более точного диагноза. Доктор встал.
— До вечера, мой мальчик. И чтобы я больше не слышал о Лору-Ботро.
Значит, перемирие. Если повезет, через несколько часов все закончится. Какое облегчение! Но что потом? Не пожалеет ли он о той чудесной волнующей силе, которая в течение этих двух дней возвышала его над самим собой? В его душе оставались неведомые уголки, которые он не спешил исследовать.
Он уселся перед телевизором и сразу же увлекся одной из передач канала Сент-Этьенн-Мец, которая и помогла ему продержаться до вечера. И тут он почувствовал, как нарастает возбуждение. Его ничто уже не интересовало. Он удостоверился, что отец ушел. Все разворачивалось согласно их плану… между тем он все еще сомневался. Маски? Эрве сунул их в мешок для белья. Хотя вопрос с мешком до сих пор оставался открытым… Сев около телефона в кабинете, где отец принимал больных, он старательно обдумывал каждое свое движение, которое придется совершить. Малейшая оплошность могла погубить их.
Без четверти шесть. Раздался телефонный звонок. Это он.