— Не знаю, что с ними такое… Но я говорю правду. Не я же, в самом деле, изобрел эту новую геометрию.
— Я тоже читал эту статью, — подтвердил Эрве. — В ней речь шла о серьезных вещах. Не обращайте внимания на этих балбесов. Они ничего не знают.
Он повернулся к беснующемуся классу.
— Заткнитесь, кретины!
Столь неожиданное вмешательство окончательно развеселило их.
— Первый, кто начнет вертеться… Вы меня поняли, — крикнул Эрве, передразнивая старшего воспитателя.
Его голос потонул в нечленораздельных звуках, напоминающих мычание.
— Я не виноват, — с притворным видом посетовал Люсьен.
Мадемуазель Шателье не знала, что и делать. Губы ее дрожали. Ею окончательно овладела паника. Машинально схватив сумочку, она бросила на своих мучителей отчаянный, ничего не видящий взгляд и, словно лунатик, спустилась с подиума. Выйдя из класса, она забыла закрыть за собой дверь. Такого еще с ней никогда не случалось. Воцарилось молчание. Люсьен стер нелепый рисунок, чтобы не осталось никаких следов, ничего, что можно было бы вменить ему в вину, и вернулся на свое место. Теперь они растерялись, словно малыши, сломавшие любимую игрушку.
— Ну и достанется же нам, ребята, — послышался чей-то хриплый голос.
Ждать пришлось не долго. В коридоре раздались знакомые шаги старшего воспитателя. Близилась расправа. По выражению лица старшего воспитателя они поняли, что на этот раз дело, верно, кончится плохо.
— Шайю… Корбино… Немедленно в кабинет директора.
Сообщники безропотно повиновались. В торжественной тишине старший воспитатель долго глядел им вслед, затем обратился к их оцепеневшим одноклассникам:
— Остальные — во двор. И никаких разговоров.
В кабинет директора Люсьена с Эрве провела секретарша. Судя по ее враждебному взгляду, она уже обо всем знала. Директор и надзиратель о чем-то тихо разговаривали у окна. Директор сел; надзиратель остался стоять.
— Подойдите ближе.
Оба парня, смущенно заложив руки за спину, неловко остановились у большого стола, заваленного бумагами, классными журналами, папками. Директор был человеком холодным и немного манерным. Он неторопливо сжимал и разжимал руки, словно пианист, готовившийся к выступлению.
— Опять вы, — сказал он.
Пауза. Только из соседнего кабинета доносился стук пишущей машинки.
— Довольны собой, не правда ли? Пользуетесь тем, что у вас молодой и пока еще неопытный преподаватель, и радуетесь, отравляя ему жизнь. Бузотерство — это как раз ваше дело, я бы даже сказал, призвание. Французский, английский… я уж не говорю об остальных предметах… это вас не интересует. Ваша цель, к которой вы неустанно стремитесь, которую доводите до совершенства, — это беспорядок ради самого беспорядка. Вы, Корбино, самый старший и вместе с тем самый бестолковый в классе, вы берете на себя заботу поддерживать этот беспорядок, а вы, Шайю, исподтишка, всем своим видом показывая, будто вы тут ни при чем, как бы субсидируете его.
Слово это показалось Люсьену до того забавным, что у него живот свело судорогой от подкатывающегося приступа истерического хохота. Он вдруг представил себя в роли секретного агента, украдкой раздающего деньги и крамольные указания; у него даже спина вспотела от напряжения. Он изо всех сил сжал челюсти и кулаки, пытаясь подавить, загнать вглубь этот неодолимый порыв, который мог довести его до слез или вызвать неудержимый смех. Он чувствовал, что пропал. И уже не слушал директора. В голове вертелось это нелепое слово «субсидия». Горло сжималось от нервного напряжения.
— Похоже, мои слова развеселили вас, Шайю?
— Нет, мсье директор.
Кризис почти миновал. Оставался страх перед неизбежным наказанием. Люсьен без особого труда мог представить себе тоскливые вечера, мрачные трапезы наедине с раздраженным, всем недовольным отцом.
Директор обратился к надзирателю:
— Что вы предлагаете, мсье надзиратель? Вызвать их родственников? Совершенно очевидно, что так больше продолжаться не может.
Словно озадаченный антрополог, он задумчиво разглядывал двух сообщников.
— Послушайте, Шайю, — сказал он, — не хотите ли вы объяснить мне, почему мадемуазель Шателье без конца приходится наказывать вас?
— Хочет достать меня, — прошептал Люсьен.
Директор так и подскочил.
— Что это еще за хулиганский жаргон?
А Люсьен вдруг и в самом деле ощутил себя хулиганом. Вот это да! Он окаменел, задыхаясь от мучительно сдерживаемого безумного хохота. «Да что это со мной? Да что это со мной?» — мысленно твердил он словно в тумане.