Ты, наверное, помнишь, как было до Луки?
― Смутно, Митрич. Не настолько же я тебя старше?
― Во-во! Я тебе о том же толкую, если, считай всю жизнь, двадцать два идиотских года мы прожили при Луке дурноватом. Вместе с теми стариками-пережитками, кого дуже устраивает эта ходьба на месте между тюремным коридором с востока и решетчатым намордником с запада.
Понимаешь, это я не фигурально тебе говорю, хоть с метафорой, коли вон из нашего окошка видать после обеда заходящее солнышко над гебешными постройками. И ничегошеньки отсюда не видно, всходит ли оно с другой стороны.
― О! Солнце всходит и заходит, а в тюрьме моей темно, ― Евген вдохновил цитатой сокамерного оратора на дальнейшие изустные размышления.
― Наглядно мало кто ясно представляет… ― в раздумье приостановился Змитер, ― какова исходящая суть политики и экономики страны…
Среди частных фактов и актов общее разглядеть трудно. Тем горше и мрачнее, когда общенародное лукаво подменяется государственным… Или все делается ради скудоумных или вовсе неосознанных возжеланий лукашенковского тупоголового большинства, которое 22 года заморочено и бездумно голосует за своего кумира ― президента Сашелу, шкловского идола на площади. В смысле, за Луку, вмертвую окопавшегося на Паниковке…
― Известный тебе и мне дед Двинько любит говорить, что демократия ― равнозначно помойная муха, с одинаковым удовольствием садится и на дерьмо, и на варенье.
― Это он в точку, Ген Вадимыч. Могу добавить еще один двиньковский афоризм из неизданного. Ежели когда-либо, где-либо возможно демократически и свободно проголосовать себе во вред, то всегда найдется демократическое большинство, которое именно так и сделает!
А все потому, что то самое лукашистское большинство никак не осознает себя белорусами, имеющими частные интересы, нисколько не совпадающие с домогательствами циничного лукавого государства подмять, загрести в отдельный чиновный карман всю собственность, экономику и политику. Они, те, которые из голосующего большинства, вроде вместе, но выйдя из избирательного участка, внове каждый сам на сам с государством, что беспросветно против отдельного человека, семьи, трудового коллектива.
Так они и мечутся, недоделки, от выборов до выборов между частно-корыстными государственно-бюрократическими рогатками, которые всем навязывают застой и отстой, и общественным благом. Его, благо, наверное, предопределяет исторически коллективное чувство самосохранения всего белорусского этноса. Причем безотносительно к политическим или экономическим взглядам большинства или меньшинства голосователей.
Я это общелюдское чувство называю патриотизмом, Ген Вадимыч.
При всем при том складываются патриотические чувства снизу от личности, а не сверху. Идут от личного и частного, но не от государственного, какое на поверку всегда выходит корыстным посягательством на имущество и свободу каждого, кому не в жилу, не в дугу и не в хомут кормиться, жрать из государственного корыта.
― Или из кормушки в двери камеры? ― красноречиво и саркастически жестом указал Евген на вертухуя-баландера, весьма кстати заявившегося с обедом. Надо полагать, не только в качестве наглядного пособия по политологии и политэкономии.
Отобедав чем им государство посылает, и в немалой мере тем, что с воли передают, сокамерники вернулись к предыдущей тематике. Потому как за едой отнюдь не всем нравится употреблять политику в образе и подобии хлеба насущного.
―…В теме и в реме, ― лингвистично высказался Змитер по обеденному поводу.
Евген ему не возражал, поскольку эти лингвистические термины ему знакомы и актуальное членение предложений с обедом без разговоров, портящих аппетит, его устраивает. Как ни взять, о политике не в пример благостнее рассуждать в сытости и тепле, нежели в голоде и в холоде.
― Считай, Митрич, нам повезло с посадкой. Летом в тюряге беспримерно лучше, чем зимой. Ну а в безотопительный сезон, когда уже не лето и еще не весна, тут вообще голимый мрак, насколько рассказывают.
Змитер зябко поежился, собираясь с мудрыми мыслями. О коммунальных безотопительных весенне-осенних периодах он впечатлительно помнит. Даром что в камере стоит летняя духота. А принудительная, глухо взревывающая тюремная вентиляция не очень-то от нее спасает. Хотя жить все-таки можно, и жизнь продолжается в самых разных условиях.
― Что может быть хуже, чем без отопления поздней осенью и ранней весной! Непреложно таково многолетнее проклятие эпохи развитого государственного лукашизма. Когда во всем мире снижаются цены на тепловые энергоносители, дома и на службе у белорусов становится все холоднее. Родная РБ хозяйствует!
― Угу, когда нефть дешевеет, бензин на заправках у государственного «Белнефтехима» хоть на копейку, но дорожает.
― По-другому наше дорогое государство не может и не хочет, Вадимыч. Ему больше всего подходит межсезонье и межеумочное состояние между Востоком и Западом, между прошлым и будущим. Полшага вперед, полшага назад, неуверенный шажок влево, и так же осторожненько вправо. Хотя никакой конвой не готовится отстреливать одичавшее лукашенковское государство без предупреждения.
Наоборот, стабильно предупреждают, расположено предостерегают со всех сторон. Раз за разом белорусам предлагают определиться, куда они должны окончательно повернуться передом, а кому задом. Хотя принимать окончательное решение большинству ой как не хочется. Потому и вцепились мертвой хваткой с прошлого века в Луку. Так как он ― наилучший для них промежуточный вариант, западная серединка на восточную половинку, ни рыба ни мясо, ни Богу свечка ни черту кочерга.
― Типичный представитель и ставленник полусреднего класса по-белорусски? ― хорошим вопросом Евген малость польстил авторскому самолюбию Змитера.
― В точности так, Ген Вадимыч! ― не заметил лести его собеседник, потому что всецело захвачен замыслом, темой и содержанием новой статьи. ― До настоящего среднего класса по европейскому и американскому счету у нас очень мало кто дотягивает. Притом недостаточное большинство считает зажиточное меньшинство богачами и напрасно зачисляет в сливки белорусского общества.
Об этом я и хочу написать, если по всем параметрам субъективно средние люди вынуждены поневоле играть роль общественной элиты, своего рода шляхты. Хотя объективно не имеют они для того ни финансовых, ни интеллектуальных, ни генетических ресурсов в лице многих поколений благородных предков.
Повсюду и везде, белорусы в этом ряду не исключение, логика демократического большинства проста и незамысловата. Если ты богаче меня, следовательно, умнее. Стало быть, я тебе злостно завидую и хочу, чтоб ты был таким же нищим полудурком, как и я.
А откудова у нас возьмется относительное и сравнительное богатство? Разумеется, его дают чин, сан и власть. Оттого большинство и голосует за дурковатое государственное начальство. Держится за дурное государство, будто бы за сказочную палочку-выручалочку.
Выходит, большинству не обидно и не завидно. Я-де дурак и демократически мой начальник при мне ― реально придурок, потому как, на первый взгляд, не имеет ничего своего, кроме дармового казенного, государственного.
Отсюда следует, что белорусы, приверженные эгалитарным демократическим принципам, никак не могут и не хотят записывать попросту избранное им госначальство в лидеры нации.
Ну, какой из Луки вождь, лидер, проводырь, отец народа? Да никакой, если он ничем не отличен от голосующей за него пустонародной быдлобратии бульбоедов. Даже самые затятые лукашане батькой-то его называют иронически, с насмешкой.
Однак смех смехом, ирония иронией, но никакое общество не в силах существовать без даровитой элиты. Надо ведь кому-то умному нешутейно давать ориентиры, идеалы, производить духовные и материальные ценности, изобретать технологические блага, априори непостижимые, не достижимые для глупого бездарного большинства?