Вот и возлагают белорусы невысказанные, потаенные надежды на тех, кто не намного умнее и на самую малость богаче в ценностном и моральном соотношении по сравнению с большинством, где все равны в умственной нищете и в безнравственном убожестве.
Вероятно, отсюда проистекает застарелая неприязнь белорусов к присяжной и пристяжной к государству оппозиции, не желающей оправдывать исторические упования белорусского народа на интеллектуальную элиту нации. На тех самых благовестно избранных из множества званых, являющих собой аристократию по духу и по уму, обладающих нравственной силой, непреклонной честью, способностями преодолевать общественные кризисные ситуации и неизбежно грядущие политические катаклизмы.
Ну а коли таковых общинных аристократов и интеллектуалов большинство не наблюдает на видимом ему горизонте политических событий, то должностные функции элиты достаются нашему недоделанному полусреднему классу, о котором я тиснул статейку в начале июня.
Новую злую статью, Вадимыч, я хочу озаглавить двумя ключевыми словами: «Полу… и недо…». Поскольку из-за отсутствия реальной полноценной элиты: политической, экономической, интеллектуальной ― эту важнейшую для общества роль еле-еле исполняют спустя рукава, дуют кто в лес, кто по дрова, роятся, копошатся ни в городе Богдан, ни в селе Селифан разношерстные полудурки и недоумки на всех постах и должностях. Будь они во власти или в оппозиции.
Думаю, в этом «Полу… и недо…» кроется объяснение, почему Беларусь вот уже 25 лет посткоммунистической независимости топчется на месте, нерешительно переминается с ноги на ногу, с горем пополам трясется, трется, отирается между прошлым и будущим, между Евросоюзом и Россией.
Когда-то в конце 90-х годов прошлого века один смекалистый журналист, мне о нем дед Двинько сказывал, верно поименовал политический режим Луки «недодиктатурой».
С того времени ничто не изменилось. У нас по-прежнему вездесущи сложная приставка «недо» и составные слова с корнем «полу». У того же Двинько, вспомни-ка о полушампанском минского разлива и полуконьяке молдавского привоза. Читал?
― А як же! ― Евген в контексте поощрил собеседника на дальнейшие высказывания.
Евген сознательно, без всяких-яких, не перебивал и не пробовал встревать, вставлять наличные противоположные мнения в рассуждения Змитера. Спорить бессмысленно он никогда не спорил, того не любит и разномастных спорщиков ради спора предельно не уважает. По-аудиторски предпочитает по фигурам умолчания нечто услышать, а затем потребовать письменные объяснения и печатные документальные доказательства во время ревизий и проверок. Это на счет думай раз.
На счет думай два аудитор Печанский, подобно писателю Двинько, полагает, что в споре, в полемике, в софистике по образцу древнегреческой болтовни в диалоге, истина не рождается, она там гибнет в пустопорожнем сотрясании воздуха. Даже если современные софисты и полемисты равны в чинах и званиях, как они со Змитером, располагаясь параллельно на тюремных нарах, то просто так от нечего делать устраивать различные соревновательные, кто кого, диспуты в тему и не в тему им попросту незачем.
Тогда как на счет думай три: и подавно убедился, отчего к горячим дебатам по существу и вне всякой сути дела, прибегают только те, у кого есть что скрывать. Либо те, кому невтерпеж показать, какие же они ужасно недооцененные умники-разумники.
После отбоя Змитер не унялся. А Евген не протестовал. На счет думай четыре ему самому пришли на ум кое-какие ценные мысли, пока он слушал журналистские умозаключения да размышления сокамерника.
«Как ни оценивай, излагает здраво. Свобода слова и печати приветствуются. Коли не в этакой Белорашке, где за то или за это пожалуйте в тюрягу, но за кордоном. Тамотка вблизи и вдали политику кушают иначе».
Глава восемнадцатая В гостиной встреча новых лиц
―…У нас, белорусов, слишком часто и очень многое делается серединка на половинку, ― сел на своего любимого публицистического конька Алесь Михалыч Двинько, продлив далее многоречивый спич на званом ужине для избранных им немногих персон. ― Мы занадта частенько нисколь не в силах доводить часом начатое дело до конца, до его естественного и логического завершения.
Почти все у нас промежуточное, незавершенное, и занадта мало окончательного. Мы словно пассажиры автобуса, какой никак вам не может добраться до конечной остановки. Хотя прекрасно знаем: время-то в пути уходит в никуда, впереди множество безотлагательных дел. Непреложно, пора бы приехать. А мы все едем и едем, для большинства незнамо куда, и неведомо когда приедем. О чем и вовсе не желает думать большая часть наших попутчиков.
Главное ― будто бы хорошо ехать. А неотложные белорусские вопросы: куда? и зачем? ― во множестве случайных пассажиров ничуточки не волнуют и не тревожат. Как им мнится, белорусы больше страшатся актуально настоящего, чем неведомо какого будущего. Грядущее не пугает, если о нем некому и нечем думать. Ни в целом, ни по частям, ни на пятьдесят процентов плюс-минус один голос.
Половина сидит, половина стоит. И все трясутся… Так оно в нашем метафорическом автобусе местной фабрикации. Уж не взыщите великодушно, что цитирую вам этакий пассаж из старого диссидентского анекдота от приснопамятной мне совковской эпохи.
При этом мы, белорусы, страх как любим переливать из пустого в порожнее. Спорим бесталанно и бесцельно о том, заполнен ли наполовину стакан или же он полупуст до половины. В процессе, не имеющим итогов и результатов, ничего-либо себе решить не можем, не доливаем, не заполняем, играем с недобором и ремизом.
Кругом сплошь и рядом в политике, в экономике ― серединка на половинку, недоумие, недосказанность, недоговоренность, половинчатость, недомолвки, полумеры. Живем не больше полжизни. Работаем вполсилы. Смотрим вполглаза, слышим вполуха. Общаемся с недопониманием. На круг везде получастная или полугосударственная половинчатая эклектика. И то, и это по-белорусски жидко разбавлены. Причем с недоливом, с недовесом, с недовыполнением, с недостатком всего и вся. Всюду, гляньте-тка, недоработки, недочеты и прорва недоделок.
Из того же недомыслия, из-за боязливого неумения мыслить проистекает наша штампованная белорусская разважливая облыжная рассудительность. Важно себе рассуждаем ни о чем и не приходим к каким-либо конечным выводам. Никуда полоумно не приезжаем и пустословно не въезжаем ни во что, не догоняем, не врубаемся. Пытаемся якобы рассудительно ни на кого не наехать с грехом пополам. Оттого и делаем, не делаем по жизни в недоразумении почти все и почти всегда вполовину, половинчато или частично.
По частям режем по живому, с опаской рубим у кошки хвост. Молвим, ей так не очень больно, зато она на нас, дескать, не набросится, ― тривиально подсказывает нам незамысловатое недомыслие. А чуть что стрясется, обозленная кошка бросается на обидчиков ― туды-растуды недоуменно разводим руками. Ах, недодумали! Ох, недоделали! Як же, як же инак?
А хвосты-то туточки с кончика начали и далей не отрубили, недовярки и недопеки!
Единственное, чего нам, белорусам, всегда удается, так это выпить шляхетно до конца, до донца. Следовательно, поднимем бокалы. Изопьем же наши чаши неминуемые, ясновельможные! Изыди зло, да застанутся и задержатся наши добрые мысли и пожелания, дамы и господа! Чтоб ничего наполовину, но все сполна, вполне у нас получилось и случилось!
За неслучайные тост и спич Алексан Михалыча избранные гости его, естественно, вкусно выпили, добротно закусили. После чего Двинько, витиевато извинившись перед дамами, остающимися без мужского общества, ненадолго пригласил к нему в кабинет адвокатов Шабревича и Коханковича. Женам и родственницам должно быть понятно, что мужчинам надо перекурить. Возможно, нечто перетереть…
―…У моей подзащитной, у отмороженной Таньки Бельской, совсем башня съезжает. Прелестно отвечаю на ваш деликатный вопрос, мой Алексан Михалыч, об отсутствующей даме, вам, к счастью, незнакомой.
Наша прелесть Тана громко не плачет. Но, того и гляди, зачнет на тюремщиков взбешенной революционной кошкой накидываться. Вскипает разумом возмущенным. Альбина уж боится о свиданках с ней договариваться со следователем и тюремными начальничками.