Кого-то разнонаправленный государственный беспредел запугивает в качестве и количестве множества обстоятельств непреодолимой силы. Но только не тех, кто не желает поклоняться священной корове государства, которое не является ни нашей страной, ни Родиной, ни соотечественниками. Но всего лишь случайным сходняком, сборищем, сбродом госимущества, бюрократов и чинодралов.
Такое сборное государство, оно как гнилая стена. Ткни его хорошенько в любом месте, и точно проделаешь дыру. В том числе и в юриспруденции.
Мое преимущество частника в том, что мне по силам гибко применяться к правилам игры в ходе судебно-следственного состязания. Напротив, государственной стороне требуется долгое время, чтобы, по меньшей мере, отреагировать на частные действия, хоть в малости преступающие бюрократические рамки. Доходит до него, до государства, как до травоядного динозавра, с трудом, медленно соображающего, что же у него успели откусить? Хвост или всю от разу задницу?
― Я тебя понял, Давыдыч. Старый новый Левиафан-олигофрен, который знать ничего не ведает об общественном договоре. Чудище, обло, озорно и лайяй задним умом сильно.
Но давай от философской теории поближе к политической государственной практике.
― Изволь, Михалыч. Прелестно довожу до твоего сведения, что практически защита Таны Бельской мною заведомо и безнадежно проиграна. Прекрасно подготовленная моими добровольными помощниками свидетельница защиты признана адекватно вменяемой, этапирована из Новинок на Антошкина.
Полагаю, нужные следствию показания из нее выбьют рано или поздно. Скорее, позже, если прослеживается желание СК отсрочить суд, пока за границей не утихнет правозащитная шумиха в связи с нахождением госпожи Бельской под стражей в следственной тюрьме КГБ.
― Скажем в откровении: сомнительное свидетельство о принадлежности подброшенных наркотиков нам уж никоим образом не поможет. Пожалуй, так оно к лучшему, Лев Давыдыч. Сыграем, если уж не открыто, зато вполне честно. Пусть себе втемную с неизбежной долей риска для наших креатур.
Насколько я знаю, нашему молодому другу Евгену по-прежнему угрожают показаниями двух лжесвидетелей обвинения?
― Причем обработанные следствием торговцы оружием размещены и расквартированы очень близко от него, возможно, в соседней камере. Зато в Американке они страшно далеки от какого-либо воздействия защиты.
― Что мне в тебе отнюдь не трафаретно нравится, Давыдыч, ― грустно усмехнулся Двинько, ― так это то, что у тебя мозги юридически не завернуты в одну узкую извилину. Мыслить ты умеешь широко и филологически, в самом прямом, корневом смысле этого слова. Коли юстиция не есть крючкотворная юриспруденция. Но в переводе с латыни это ― справедливость, воздающая каждому ему необходимое по силам и знаниям.
― Хорошо бы еще с тем судьей по справедливости разобраться. Бабло-то он от нас взял, заранее зная о втором аресте.
― Что ж, всякому фрукту свое время, многоуважаемый Лев Давыдыч. А благоприятное стечение обстоятельств не замедлит себя проявить, как выпадает в нашем счастливом неазартном случае.
Так ты согласен альбо нет, посильно поучаствовать в нашем непростом и рискованном деле?
― Что делать? подписываюсь я на твое предложение о побеге! Вот тебе кресте Святый!
― Принято и зафиксировано, брате. Даже без протокола, будьте благонадежны.
В таком благоприятном раскладе, Лев Давыдыч, православно прими к сведению, что телевизионный приемник в камере наших подследственных есть хорошее средство коммуникации посредством телетекста. Технические детали программного и аппаратного обеспечения оставим пока в стороне.
Однак тебе следует немедленно озаботиться каким-либо надежным и деликатным связным устройством для Таны Бельской.
― Нет проблем, Алексан Михалыч. Кое-что передающее в моих адвокатских закромах прелестно разыщем, деликатно обеспечим и передадим своевременно приемник сигнала.
Вопрос теперь в том, согласятся ли наши политзеки реально пуститься в бега? ― Шабревич словно все еще неуверенно, сомневаясь, посмотрел на собеседника.
― Им его решать персонально, Лев Давыдыч. Мы предлагаем решение без вариантов. От них сейчас требуется: да или нет. Они не обинуясь должны принять близко к сердцу наше единое предложение. Либо мы доброжелательно умываем руки без обидчивых претензий и неуместных напоминаний об упущенных шансах.
― Но ты так мне чисто конкретно и не сказал, как будем наших людей-то с кичи вынимать? Темнишь многописьменно?
― Что ты, Давыдыч! ― непритворно обиделся писатель. ― Нисколько не думал, хм, лепить тебе горбатого.
Доволе осведомляю. Давеча вышла на меня парочка хороших хлопчиков из диггеров. Работают они только вдвоем, со мной поддерживают давний негласный контакт. Сам знаешь, тех, кто копает по-черному, это государство белорусское, культурно говоря, не жалует.
На сам-речь почти раскопали, вскрыли они в начале августа тот самый, знаменитый расстрельный коридор под Американкой. Пришли ко мне с любопытным рассказцем о шахте и найденных костях неупокоено репрессированных. То дело ― стародавнее, нас зараз оно не слишком касаемо политически. Ежели по глупости от фуфла или специально, с расчетом на будущие тайные ликвидации, замуровали-то и залили бетоном пустоты по соседству.
По схемке, которую мы вместе накропали, наши вводные аккурат сходятся. Заложенный сверху кирпичом стальной люк размещается точно под полом левого закутка для обыска и снятия отпечатков пальцев.
Я его, тот куточек, докладно помню. Меня там пару разочков шмонали догола. До того по первости мариновали около часика по этапу в Американку, перед баней…
Никто не забыт, ничто не забыто. Помнится, в своем последнем слове на закрытом судебном процессе по статье сто тридцатой обещал я нелицеприятно пристрелить судью и прокурора. Пересказал я им весьма курьезный огнестрельный сюжетец, словесно пришедший мне на ум в заключении.
И слово это все еще за мной!
Однак личной мести я все ж таки предпочитаю коллективное всеобщее воздаяние, искупление первородно виновным. И предвосхищаю неумолимое возмездие всем согрешившим оного государства ради против заповедей Божьих и человеческих…
Глава двадцать пятая Промеж людей благоразумных
«Чудны пути Твои, Господи, средь сходбищ людских во имя Твое! Почему-то Лева Шабревич и Евген со Змитером поразительно схожи в их типически балто-белорусской внешности. Высокие и русоволосые в тройственном согласии. Правильные черты лица, голубовато-зеленая радужка глаз, отметные мочки ушей. Быть может, в доминанте так проявляют себя генотип и фенотип племени кривичей? Происхождением-то разнятся они самодовлеюще, будьте благонадежны!
Любопытно будет свидеться поближе со спадарыней-барыней Таной Бельской, с той, что урожденная Курша-Квач. Когда-то, учтем, была отнюдь не захудалая литвинская фамилия нашей застенковой шляхты…
Что ж, дело с побегом тихенько-низенько продвигается к предрешенному перелому. Знать бы, каковы они, эти будущие перипетии и анагнорисы! Так или иначе неразумно волноваться покамест не приходится…»
Рекогносцировку поверху на месте разрабатываемых действий и предначертанных событий Алесь Двинько провел самостоятельно да обстоятельно с утра, в час пикового движения пешеходов и транспорта. И без того знакомую городскую местность изучал вполне открыто. В окрестные подземелья он покамест не спускался в компании доверенных диггеров. Это разведывательное мероприятие его ожидает невзадолге.
«Оно тебе несомненно…
М-да… хвосты будем рубить жестко, одним махом все враз и вдруг. Сомневаться отныне не пристало. Чтобы подняться, надо для полного счастья спускаться, лезть вниз, в катакомбы…Ох грехи мои тяжкие в темной юдоли подземной исподу, в преисподней…»