Смотрел он отстраненно, индифферентно в окно, во двор. Но ничего там, верно, не видел. Или мысленно обозревал иной антураж или стаффаж.
Какие тут слова и дворовые пейзажи! ― сообразил Змитер. Бывшему Евгенову боссу теперь явно не поздоровится. Не меньше, чем нынешним свойственникам Таны. А может, и побольше!
― Прошу прелестно отметить, ― вновь невозмутимо заговорил Шабревич, будто ни в чем не бывало, ― ваши, Евген и Тана, пальчики деликатно обнаружились на конторских пластиковых файлах одного и того же дизайна. Их вы вполне могли касаться по роду и по природе вашей офисной деятельности. В них-то и был с деликатностью упакован подложный героин.
Афганская наркота, напоминаю, из одной и той же крупной афганской партии, от талибов. Часть ее непонятным образом была расхищена из ментовского хранилища перед липовым актированием.
Основных доказательств, надеюсь, вам хватит? Могу также документально предоставить сведения о личных контактах товарища полковника Бельского Ф. Т. с руководством спортклуба и общества содействия работникам правоохранительных органов и спецслужб.
Это тебе, Ген Вадимыч на заметку, откуда раптам взялся сомнительный ПМ в багажнике твоего джипа.
Думаю, для Генпрокуратуры и Мингорсуда данных моего адвокатского расследования также стало бы юридически достаточно. Разумеется, в каком-либо социально ответственном правовом царстве-государстве.
Хотя гражданочку Бельскую Е. Е., а также гражданчика Бельского М. Ф. едва ли удастся где-либо, когда-либо привлечь к уголовной ответственности за организацию и участие в преступной группе. Родственные связи, знаете ли. То и значит, что именно родные.
За вами слово, Тана и Евген, ― адвокат Шабревич каким-то неуловимо юридическим голосом, точно в зале суда к присяжным, обратился к подзащитным, доказательно объединив оба формально отдельных следственных дела в одной речи защитника на открытом уголовном процессе. ― Не спешите, подумайте, поразмыслите, что из моих разоблачений нам пригодиться обнародовать, предать гласности на завтрашней пресс-конференции трех уже широко известных белорусских политзаключенных, включая сердечно вашего частного поверенного, некоего Льва Шабревича из Минска.
Вось вам коллизия! Как скажете, мои прелестные подзащитные, так и будет!
Ни Евгений Печанский, ни Татьяна Бельская ни о чем дополнительном или уточняющем адвоката Шабревича не расспрашивали. Данных и вводных к судьбоносным размышлениям им более чем довольно. И того более, когда подтверждаются старые подозрения и непроизвольно, по-иному, властно всплывают в памяти прежние акты и факты.
Евгену по-новому припомнился его последний разговор с боссом Птушкиным в канун отпуска на Канарах. Те самые пыльные папки и гроссбухи на тележке.
«В шерсть и против шерсти! Там и там наркота треклятая… Ну держись, Марьян Батькович!»
В то же самое время Тана восстановила детально, как однажды ее свекор Феодосий любознательно выяснял, с кем из влиятельных грантодателей она планировала переговорить на гендерной ооновской конференции в Нью-Йорке.
«Вместо Америки в Американку х…ву запердолил, сука гебистская! Клянусь, не на кичу, а на пику ты у меня сядешь, п…юк Хведос Теобальдович!»
Затем Татьяне Бельской почему-то пришел на память самодеятельный дурацкий плакатик у них на фирме в коридоре на первом этаже. Какой-то диссидентствующий умник регулярно и анонимно вывешивал там на доске объявлений: «Граждане Республики Беларусь, которые плохо себя вели в этой жизни, после смерти опять попадут в РБ»…
Тана благожелательно и мечтательно улыбнулась собственным мыслям. Прежних бессильных чувств гнева и возмущения у нее как не бывало. «Пропади они там, в Белорашке, пропадом!» Наоборот, сейчас она испытывает приятную расслабленность, ровно бы после секса или хорошо выполненного дела.
В свою очередь Евген ощутил удивительную легкость бытия, словно с его плеч Лева убрал гнетущую тяжесть многих несогласованных событий, разрозненных актов и раздерганных контрактов. Все и вся прочно встали на единственно верные места. Досадные, неприятные несовпадения и нестыковки сняты. «Баланс сведен копейка в копейку! Дело в шерсть за малым: ладно оформить документы и самому себе сдать отчет о проделанной работе».
* * *
За импровизированном на скорую руку файв-о-клоком в Дарнице консенсусом Тана и Евген сообщили о своем совместном решении Льву Шабревичу. Они оставляют на его озадаченное рассмотрение, какие факты в активе завтра огласить для киевских и иностранных журналистов. А что следует неизреченно уложить в фигуре умолчания, исходя из юридических и политических околичностей в пассиве.
― Так-таки ви будете во всем за меня согласны? ― с хитрым жидомасонским акцентом переспросил Лева.
― Угу, в шерсть, на кухне, в тесноте и без обеда, ― за двоих цитатой пошутил Евген без тени улыбки. ― Гайда, поехали, панове! Пан Андрюха Глуздович к раннему ужину чакает нас в Семиполках.
Глава тридцать восьмая На повороте наших лет
Лев Шабревич, прекрасно отужинав, все-таки позвонил деликатно и конфиденциально Алесю Двинько в Минск. Не желательно бы его беспокоить, но надо по-дружески посоветоваться, чего делать-то. А также отрапортовать о самочувствии подопечных.
О том, что мстительно замышляют, очевидно, и Тана Бельская, и Евген Печанский, ему не хочется ни думать, ни предполагать что-либо конкретное. Чему быть, того не миновать.
«Оно вам неизбежно. Что в минувшем бесповоротно, в текущем произвольно, что в предстоящем…»
Со всем тем Шабревич нисколько не желает пустить дело и чисто конкретные уголовные дела на самотек. Он твердо намерен удержать ситуацию под юридическим контролем. В фарватере действующего белорусского законодательства.
К тому же Двинько его решительно и обстоятельно поддержал:
―…Будем благонадежны, Давыдыч! Ситуативно внешняя политика привходяще является, да и всегда превосходяще была, обстоятельством непреодолимой силы для властей ныне предержащих в Беларуси. Она у них навроде грибоедовской княгини Марьи Алексевны. Завсегда озадачены и огорошены, что же она будет говорить на Западе и на Востоке.
Действуй, как мы с тобой намечали, друже!
Да, кстати, спешу тебя порадовать. Порадуй и ты всех наших! В России, по моей неофициальной информации, не то чтобы нарочито открестились объявлять их в федеральный или негласный розыск на своей территории, но тянут, выжидают.
Потому-то рекомендую подбросить горяченьких международных политических новинок с Киеву лукашистскому противнику. Щоб зусим з глузду зъихав!
Под кола, жаба, не подлазь!
Откуда эта антифашистская цитатка не забыл, Давыдыч?..»
* * *
«…Тиха украинская ночь, чуден Днипро в тихую погоду, а вечерами на хуторе пана Глуздовича близ Киева совсем тихо и мирно», ― внес очередную дневниковую запись Змитер Дымкин. Понятное ему дело, вкупе и влюбе с литературными реминисценциями. Пойдет в дело и к мысли или нет гоголевская беллетристическая классика, он не знает.
«Let it be. Пусть будет… Коли на Миколу Гоголя взаимоисключающе претендуют школьные программы по классической литературе в России и в Украине.
Тольки трусливые до охренения государственные лукашисты и скудоумные фэйк-оппозиционеры могут всемирно прославленного белорусского шляхтича Федора Достоевского задаром отдавать москалям в бессрочную идеологическую кабалу. Безо всякой патриотической пользы для страны, запишем. А кровного белоруса Адама Мицкевича ― сдавать ляхам в аренду на тех же бездарно льготных условиях…»
Это Змитер тоже записал, внес в файлы вместе с другими наблюдениями в новой жизни, где вдруг непреодолимой пропастью возникло или же внезапно вознеслось высочайшим горным хребтом исполинское разделение как всего того, что было до тюрьмы, так и между всем тем, что уж есть, да еще сбудется после освобождения.
«О! Лев Давыдыч на совещаловку кличет. Не будем петь попсовых песен. Завтра в пятницу ужо покажем лукашенковской шайке-лейке, как свободу любить. А именно и поименно: Кузькину мать, Юрьев день, Варфоломеевскую ночь, или куда Макар телят не гонял после киевского дождичка в четверг. Будет им, государственным бандформированиям, страшная месть и мертвые души по Гоголю. Не в добра-пирога!»