К концу июля отчётливо стало слышно канонаду фронта. Я едва могла передвигаться на костылях, когда больницу стали эвакуировать. Уезжали все, кроме Семёновны. Её муж в «финскую» потерял обе ноги, и она не могла его оставить. А как только я стала собираться домой, в Ленинград, Пётр Вениаминович попросил Семёновну, чтобы приютила меня на время, пока кости лучше срастутся. «Иначе, - сказал он, - ты, Анна, можешь остаться калекой. Любые встряски грозят тебе запретом иметь детей...»
Этот приговор подействовал лучше всяких доводов, да и сестричка уговаривала остаться. Так я обрела вторых родителей. Иван Васильевич, муж Семёновны, сразу окрестил меня дочкой и иначе не называл.
Несмотря на ранение, обузой я не стала. Пока старики хлопотали по хозяйству, на мне был дом и стряпня в меру сил. Так и жили, пока к концу августа не пришли бомбёжки, артобстрелы и фашисты. По полдня приходилось прятаться в подвале, трясясь в ожидании смерти от прямого попадания снаряда или бомбы. Я заметила, что начала седеть.
Чуть больше полутора лет оккупации превратились в страшный сон. С самого начала нашу маленькую семью постигло горе. Когда немцы отбирали кур и собранный урожай картофеля, Иван Васильевич бросил обломок кирпича вслед мародёрам. К несчастью, попал. Короткая очередь из автомата отняла душу родного человека.
Соседки, обе вдовы, помогли похоронить дядю Ваню. После этого Семёновна на глазах постарела, а с первыми заморозками слегла в лихорадке. Кушать было нечего. В городе свирепствовали полицаи. Начались массовые расстрелы пленных и местных жителей. Всех, кто мог работать, сгоняли на разбор руин, а некоторых и вовсе увозили в Германию. Почти каждый день вешали людей за пособничество партизанам. Кошмар! В аду и то, наверное, легче.
Не знаю, как выдерживала всё это?! Ежесекундно хотелось выть от бессилия и голода. Я выменяла у одной торгашки за свои позолоченные часики полведра картошки - тем и перебивались некоторое время. С лечением Семёновны снова выручили соседки. Одна принесла отвар из какой-то травы, другая где-то достала курицу на бульон - так понемногу и выходили старушку. За зиму, чтобы не помереть с голоду, пришлось продать все вещи дяди Вани и немногочисленный гардероб Семёновны. К весне мы уже еле передвигались. Я так отощала, что старалась меньше ходить, опасаясь упасть где-нибудь в голодном обмороке.
Мои раны, на удивление, окончательно затянулись, осталась лишь хромота, да «на погоду» сильно болела нога. Как только появилась первая травка, я стала варить из неё похлёбку, которая хоть и была невкусной, но жизнь понемногу поддерживала.
С огромными муками был перекопан весь огород на наличие прошлогодних картофелин. Затем я отправилась за город, где ещё зимой горожане исковыряли вдоль и поперёк бывшее колхозное поле. Не доходя квартал до него, повстречался патруль пьяных полицаев. Эти нелюди, с гадкими шуточками, затащили меня в полуразрушенный дом и изнасиловали по очереди.
Жить не хотелось. Найдя среди хлама обрывок верёвки, решила повеситься. Бог не дал. Из петли меня вытащила старушка, которая видела, как я отбивалась от полицаев. Домой вернулась в сумерках. Семёновна быстро сообразила, что к чему, сбегала к соседке, и уже вдвоём они меня купали, успокаивали и заставили выпить горький отвар из душистой травы.
Я сразу уснула и проспала до обеда следующего дня. Душа немного успокоилась, но как-то закаменела. Злость и жажда мщения дали силы. Я твёрдо намерилась уйти в лес к партизанам. Семёновна отговаривала, не пускала, но я не уступала.
Помешало моим планам открывшееся кровотечение. Что только не делали мои «повитухи» - помогало ненадолго. Так и проболела я всё лето и осень. К Новому году потихоньку отошла, хоть и стала как скелет.
Однажды случайно подслушала разговор Семёновны с соседкой, в котором они сокрушались, что я не смогу никогда рожать. После этого была ещё попытка затянуть на шее петлю. Тоже не вышло: порвалась верёвка.
В январе умерла Семёновна. Тихонько, во сне. Видно, голод доконал. Хоронили вторую маму в снегу - сил на рытьё мёрзлой земли не было. Баба Шура, соседка, сказала:
- При первой же возможности соорудим могилку, коль сами живы будем...
Так и случилось. Как только земля оттаяла по весне, выкопали яму прямо во дворе да похоронили Семёновну как следует. Я было снова засобиралась в лес, но случай свёл меня с одной женщиной. Та, оказалось, работала у немцев и собирала сведения для партизан. Она чистила овощи при кухне у «эсесовцев», одновременно наблюдая за перемещением войск в городе. Я была нужна ей в качестве помощницы и как человек, знающий немецкий язык.