Солнце припекало уже не слабо. Втянув воздух, я ощутил что-то ещё, кроме слабого аромата цветения, хвои, железнодорожных шпал и гудрона. Справа за зубчатым краем леса блестела штанга радиовышки.
Афрани настороженно огляделась, принюхалась:
– Мне кажется, я чую коровник.
– Вряд ли. Мясо и молоко привозят из распределителя. Хотя…
Любые факты следует проверять. Дорога выглядела безопасной, по ней, очевидно, много ездили, но и хорошо убирали. Мусор на обочине в последнее время стал нашей визитной карточкой. Все эти крекеры и жестянки, огрызки пластика, питьевые бутылки, банановая кожура, обезьяний помёт… Прощай, самая чистоплотная в мире нация. Привет, толерантность!
Пройдя около ста метров, я резко свернул с дороги и зашагал прямо по ломкой траве. За спиной раздался протестующий крик. Шелест раздвигаемых веток, и в мой локоть вцепилась рука. Я увидел тёмные глаза, горящие возмущением.
– Что вы такое вытворяете?
– Хочу осмотреться, – лаконично объяснил я.
– Но мои туфли… Я же не могу бродить по лесу в такой обуви!
– Значит, наденьте ботинки.
– Но…
Она выдохнула и замолчала, проглотив возражения.
Любопытно.
Идиллические кудрявые облачка скрылись за краем леса вместе со штангой, когда мы спустились в низину. Гористая местность, так что перебои со связью вполне объяснимы. В самом «Эдеме» я мог найти проводной телефон, связывающий дом престарелых с подстанцией в Хольцдинге. Модемное интернет-сообщение. Интересно, нашли ли они применение радиовышке?
Хеллиг провёл в этом укромном месте три дня, после чего составил стандартный отчёт и выехал, никого не предупредив. Тем самым нарушив традицию или негласный статут, этот неизменный чиновничий ритуал, опустошающий окрестные бары, не говоря уже о борделях. Канцелярские склоки? Я доверял интуиции: Хеллиг не был похож на склочника. Вся история, на мой взгляд, дурно попахивала, и оптимизм Карла на этом фоне выглядел неуместно.
А впрочем, он всегда был оптимистом.
Лиственный лес сделался полухвойным. Воздух остыл, подошвы цепляли дёрн. Среди травы и кустарника появилась узенькая тропинка со следами велосипедных протекторов, дорога вновь пошла на подъём. Впереди замаячила просека.
– Я вижу рельсы, – сказала Афрани.
– Да.
Это была полноценная железнодорожная ветка, уходящая куда-то на юго-запад. Туда, где, по моим прикидкам, находился Грюнбах и химические заводы на Регенфельде. Я взял это себе на заметку, тем более что карта, видимо, устарела. Там точно не имелось никаких дополнительных железных дорог – такие вещи всегда привлекают внимание.
Спустившись в овраг, мы пересекли рельсы и двинулись дальше. Где-то спустя полчаса Афрани смущённо тронула меня за плечо.
– Что такое?
– Простите, мы не могли бы остановиться? Мне нужно…
Кровь прилила к её смуглым щекам, выдавая стыд и замешательство. Я сразу понял, в чём дело. В поезде она осушила литровую банку сока, а от земли шибало холодом. Женщины писают в два раза чаще мужчин, так уж они устроены.
– Валяйте. Только не присядьте в крапиву.
Она сверкнула глазами и потрусила куда-то в заросли.
Если судить по компасу, тропинка слегка отклонилась. Я сделал пару шагов вперёд и опять заметил просвет.
Сквозь ветви орешника виднелось поле или поляна, тенистая по краям, но открытая солнцу сочно-зелёной серёдкой, в центре которой был воткнут стальной флагшток. По краю площадки сверкал масляной краской ряд гимнастических турников. Далее, за оградкой, начинался зачернённый асфальтом двор перед подъездом квадратного здания, имеющего вид одновременно чопорный и зловещий.
– Эрих!
Обернувшись, я понял, что мы уже не одни.
Они подошли бесшумно, как люди, отлично знакомые с местностью. На ногах одного красовались мягкие егерские сапожки. Другой даже и в туфлях не смог бы переломить и сучка, потому что сам был худ как удилище. Белый значок, прицепленный к лацкану пиджака, выдавал принадлежность к «Эдему».
– Что вы здесь ищете? Это частная территория!
Первый, белобрысый юнец в зелёной рубашке с камуфляжными пятнами, пока не произнёс ни слова. Но его правая рука, спрятанная за спину, меня напрягала.
– Я ищу альтенхайм…
– Чего?
Проклятие! Я сносно говорил на транслингве, но думал по-прежнему.