— Шерлок, слово! Или я веду тебя в гостиницу.
— Даю слово. Никаких наркотиков этой ночью.
Джон поверил, но все-таки колебался. Пока такси подъезжало, он несколько раз переступил с ноги на ногу и вдруг помрачнел:
— Ты не найдешь здесь вторую машину.
— А мне и не нужно. Здесь идти не больше двадцати минут. Садись, — он открыл дверцу и выразительно кивнул. Джон вздохнул и уже собирался сесть, но остановился и неожиданно крепко обнял Шерлока, хлопнул по спине. Шерлок кивнул — он понял, что Джон хотел сказать ему таким образом.
Машина отъехала, и Шерлок почувствовал, как его плечи опускаются. Держать спину больше не было сил. Забавно — во всех его операциях, во всех делах ему мешала проклятая итонская осанка. Он мог менять походку, голос, внешность — спина выдавала его. Он держал ее, даже когда его день за днем избивали в Сербии. А теперь, когда Джон уехал, больше не мог держать.
Решимость пропала — захотелось опуститься на тротуар, поджать ноги к груди, обнять колени и замереть так, ни о чем не думая. Но вместо этого он медленно, подволакивая ноги, как старик, побрел по Бейкер-стрит. Двадцать минут растянулись до сорока — идти было тяжело, но необходимо — нужно было поговорить. Он остановился возле дома, взглянул на обычный свой вход — и позвонил в дверь. Он ни за что не сумел бы сейчас влезть в окно.
Дверь распахнулась почти сразу, магией, словно его ждали. Он вошел и поднялся наверх, в гостиную.
Гермиона стояла посреди комнаты и выглядела так, словно вместе с ними пережила ад в Шеринфорде. От парадной прически и макияжа остались ошметки — косметика расплылась, выбившиеся пряди висели сосульками. А ведь она тоже пережила ад, пусть и свой. Она нашла их — и Шерлок до сих про не знал, чего ей это стоило.
Нужно было поговорить. Спросить про Эвр, про Поттера, еще черт знает про что, но Шерлок понял, что не может. От его самоконтроля остались жалкие ошметки, и в тихой гостиной под тиканье больших часов исчезли и они. Он в два больших шага подошел к Гермионе, стиснул ее в объятиях, краем сознания понимая, что стискивает слишком сильно, ткнулся лицом в волосы и почувствовал, как по щекам потекли слезы. Попытался подавить всхлип, но не вышло, и он зарыдал в голос, как не рыдал с детства.
Гермиона осторожно гладила его по голове, перебирала волосы, касалась спины, но ничего не говорила. Он понял, зачем она обычно старалась обнять его — чтобы почувствовать чужое — его — тепло, услышать биение живого сердца, ощутить дыхание.
И чтобы почувствовать себя живой.
Он вспомнил, как однажды почти так же прижимал к себе Гермиону, когда она вернулась после волшебной войны. Только тогда не он, а она заходилась в рыданиях, а потом потянулась к его губам, надеясь найти в физических ощущениях спасение от боли, сжигавшей изнутри.
Эта мысль ударила электрическим разрядом. Шерлок отпрянул назад, заглянул Гермионе в глаза и больно, солено поцеловал. Она ответила сразу же, отчаянно вцепилась в волосы, потянула к себе и почти укусила. Трясущимися руками он дернул было ставший тугим воротничок, но не смог расстегнуть — и тут же почувствовал, как она отпустила его волосы и быстро пробежалась по пуговицам рубашки.
У нее были очень горячие, обжигающие пальцы. Шерлок зашипел от боли, когда она дотронулась до его неожиданно ледяной кожи. Она вся была очень горячей. И вдруг боль прошла, а на ее место пришла жажда тепла — он хотел себе хотя бы кусочек ее жара. Мантии не было, только обычная белая блузка, которая растаяла у Шерлока в руках, едва он справился с застежкой.
В прошлый — первый — раз Шерлок чувствовал стыд, всепоглощающий, уничтожающий. Сейчас стыда не было, как не было и голосов в голове — они затихли. Гермиона тоже молчала, только дышала чаще и изредка шумно сглатывала. У нее оказалась горько-соленая очень светлая кожа, слишком тонкие ключицы и уродливый шрам на предплечье.
— Люмос, — пробормотала она, и, хотя ее волшебная палочка осталась где-то в стороне, в комнате зажглось несколько голубоватых светлячков. В их свете шрам почти пропал, но Шерлок запомнил его расположение и несколько раз коснулся губами — Гермиона вырвала руку и обняла Шерлока за шею, прижимая к себе и снова целуя.
Когда в тишине слишком громко звякнула пряжка брючного ремня, Шерлок вздрогнул всем телом, но остановиться уже не мог. Жар Гермионы по капле передавался и ему, растекался по венам лучше любого из существующих наркотиков, прогонял ужас и чувство беспомощности.
Никакой неловкости — Гермиона не закрывала глаза, и в ее взгляде не было ни возражений, ни сомнений, ни осуждения. Игры тоже не было — все игры остались за дверью ее квартиры. Здесь все было по-настоящему, реально.
Ощущения обострились до предела, Шерлок чувствовал кожей малейшее прикосновение, малейшее дуновение воздуха. Очень хотелось закричать, он стиснул зубы. Гермиона выдохнула ему на ухо:
— Я здесь, — и его затрясло, физиологическая реакция следовала за эмоциональной, они смешивались, переплетались, а потом начали слабеть. В ушах зашумело, сердце билось гулко, сбиваясь с ритма.
Шерлок с трудом перенес вес на руки, попытался вдохнуть, но не сумел. Его по-прежнему трясло, но это была другая дрожь — почему-то радостная. Захотелось засмеяться, но сил не было даже на улыбку.
Гермиона провела пальцем по его лицу, от скулы до подбородка, улыбнулась. Тело болезненно сдавило — и Шерлок упал спиной на кровать. Гермиона рухнула рядом, непривычно близко.
— Спать надо в постели, — пробормотала она.
Шерлок готов был согласиться с этим и попытался кивнуть, но безуспешно — даже на это у него сил не осталось.
Только засыпать было страшно.
Гермиона заворочалась — и губ Шерлока коснулся холодный край стеклянного флакончика. Он приподнял голову и сделал глоток. Краем гаснущего сознания уловил:
— Сон без сновидений.
Последним, что он помнил, был поцелуй в лоб и почти беззвучное:
— Я здесь.
А потом его поглотила тихая, теплая угольная чернота.
Конечно, это не любовь. Глава 46.1
Гермиона просыпалась медленно, некоторое время лежала с закрытыми глазами, пытаясь удержать иррациональное ощущение светлого счастья. Постепенно воспоминания о прошлом дне вернулись, и Гермиона открыла глаза.
Спальня, разумеется, была пуста. Можно было практически не сомневаться в том, что Шерлока и след простыл — будет хорошо, если он начнет с ней разговаривать к концу года. Гермиона выбралась из-под одеяла, набросила домашнюю мантию, глянула на смятые простыни и вышла в гостиную. Подняла с пола волшебную палочку, произнесла контрацептивное заклинание — и едва не сбилась на полуслоге, увидев в стороне смятую мужскую рубашку. Казалось немыслимым, что Шерлок, в каком бы смятении он ни находился, ушел из дома без рубашки, а значит…
Осторожно, на цыпочках она подошла к двери кухни и приоткрыла ее.
Шерлок в одних только изрядно помятых брюках, на доисторической плите, которую Гермиона ни разу не включала, варил кофе, судя по запаху, очень крепкий и немного подгорающий. Гермиона прижалась щекой к притолоке и затаила дыхание.
Она видела Шерлока в самых разных состояниях — и избитого, и сонного, и обдолбанного, и пьяного, и злого, и загибающегося от хохота. И, разумеется, она неоднократно видела его небритым, лохматым, а несколько раз и голым. Но таким, как сейчас — впервые. Он был спокойным и чуть-чуть домашним.
— У тебя закончились сливки, — сказал он, не отвлекаясь от помешивания.
— Есть молоко, — ответила Гермиона уже не таясь, вошла на кухню и, немного подумав, заклинанием уменьшила газ.
— Слишком сильно убавила, — недовольно заметил Шерлок.
— Мне лучше знать, я варю его каждый день.
— А я — профессиональный химик и отлично разбираюсь в протекании реакций.
Так как сказано это было из чистого упрямства, Гермиона решила не реагировать и просто подошла к плите. Шерлок дернулся было, но не отодвинулся даже тогда, когда она задела его плечом, а продолжил помешивать кофе. Гермиона не стала говорить, что хороший кофе не мешают, а оставляют томиться под корочкой.