— Я Шерлок Холмс, а это Гермиона Грейнджер, — сказал Шерлок, — мы живем в Кроули, Черри-лейн, дома пять и восемь.
Констебль сделал пометку в записной книжке и сказал:
— Теперь идите-ка отсюда. Вам надолго впечатлений хватило, я думаю.
— Да, сэр, — все тем же трясущимся голосом произнес Шерлок и, не выпуская Гермиону из объятия, поспешно, словно больше всего на свете хотел оказаться дома, направился обратно к центру. Только в автобусе он снял руку с ее плеча, как-то недовольно отряхнул рубашку, зевнул и сказал:
— Они будут полными кретинами, если теперь не посадят его.
Гермиона все еще не чувствовала в себе способности вести долгие разговоры, она просто, невзирая на недовольство Шерлока, прижалась к его плечу и уснула.
Дома, конечно, были скандалы — они вернулись в одиннадцатом часу, точно не сказали, где будут находиться. Но главное, на следующее утро в газетах появилась новость о том, что по подозрению в массовых убийствах задержан Крис Бакер.
Шерлок светился, и Гермиона тоже испытывала торжество — пусть немного, но она помогла другу сделать этот мир лучше.
И вот, спустя две недели после того триумфа, она сидит в старом, грязном доме и моет, чистит и скоблит дни напролет, в то время как Шерлок пишет о новых преступлениях — и новых версиях.
И даже мысль о том, что она живет вместе с волшебниками, членами Ордена Феникса, и может каждый день общаться с замечательным профессором Люпином, смешливой Тонкс, а также с Роном и Джинни, не утешала ее. Рон в основном озвучивал ее мысли и говорил, как надоело ему работать эльфом, и в пику ему Гермиона делала вид, что увлечена работой. Джинни в основном говорила о Гарри, да еще иногда о квиддиче.
Вынужденная писать Шерлоку о якобы замечательных каникулах и новых заклятиях, которые они изучают, она почти не получала удовольствия от переписки с ним. Писать об Ордене Гарри Дамблдор запретил категорически, так что приходилось слать ничего не значащие записки, и это тоже расстраивало. Единственным спасением для нее стали письма Виктора. Его письменный английский оказался куда лучше устного — даже когда он делал ошибки в грамматике, понимать его было легко. У него оказался какой-то совершенно неповторимый слог — короткие, почти телеграфные предложения разбавлялись редкими поэтическими вставками. Он в форме конспекта описывал свои рабочие будни, и вдруг, без вступлений и предупреждений, описывал бесподобное закатное небо или падающую звезду. Гермиона писала в ответ — отправляла длинные свитки, в них она ни словом не упоминала ненавистную уборку, но не чувствовала себя обманщицей. Просто она говорила о другом — о книгах, о впечатлениях, о мечтах.
Днем ей было не до писем, миссис Уизли не оставляла им с Роном и Джинни ни одной свободной минуты, но вечером она усаживалась в кровать с пергаментом и чернильницей-непроливайкой и долго-долго писала. Первое время друзья относились к этому спокойно — в конце концов, она же Гермиона, она всегда чем-то занята. Но в один из вечеров Джинни не выдержала и спросила:
— Что ты пишешь?
Гермиона подняла взгляд от текста и честно ответила:
— Письмо.
У Джинни блеснули глаза, и Гермиона вздохнула — не отстанет. Джинни обладала удивительной настойчивостью и способностью добиваться своего любыми способами. Она отложила в сторону свою книгу, перебралась на кровать к Гермионе и спросила:
— Кому?
У Гермионы было всего два варианта — долго скрывать адресата, пока Джини не выкрадет письмо и не узнает его, или сказать сразу, поэтому она сказала:
— Виктору, — и пояснила на всякий случай, — Краму.
На мгновение Джинни замолчала, потом ее глаза снова заблестели, и она спросила напористо:
— Вот как тебе только это удается?
— Что именно?
— Это. Крам. Мой дебил-братец. Гарри. Почему ты им нравишься?
Гермиона опешила, а потом, едва ли не впервые со дня приезда на площадь Гриммо, искренне рассмеялась:
— Джинни, ты съела что-то из конфет близнецов? Что на тебя нашло?
Джинни не поддержала шутку и продолжила:
— Я серьезно. Да, ты очень симпатичная, а когда причешешься, просто красавица, но ты все время в книгах, мальчики тебе не интересны. Но они все время вокруг тебя вьются.
— Джинни, — сказала Гермиона тоже серьезно, — я могу тебя заверить, что Гарри и Рон, — на этом имени она чуть запнулась, но твердо продолжила, — мне только друзья. Что до Виктора… То я не знаю, чем ему понравилась. Но, возможно, тем, что совсем им не интересовалась?
Джинни задумалась о чем-то своем и больше разговоров на личные темы не заводила. Гермиона продолжала ждать конца летних каникул и много-много писать. Однажды она поделилась с Виктором своими опасениями по поводу Того-кого-нельзя-называть. Забавно, но он сказал почти то же, что Шерлок: «Ты девушка и только подросток. Война тебе не место. Если начнется война, уезжай. В Болгарии тебе есть место. Не надо рисковать собой».
Разумеется, она написала, что и не думает воевать, но в глубине души понимала, что, сколько бы обещаний она сейчас ни давала, когда придет время, она не бросит свою страну и своих друзей. И, увы, она подозревала, что это время придет очень скоро.
Дружбы не существует. Глава 15.1
— Надоело! — рявкнул Шерлок и с грохотом разбил о стену любимую чашку.
Его жизнь была просто невыносимой, причем невыносимой полностью и бесповоротно. С самого начала учебного года его преследовала скука.
Одноклассники стали еще большими занудами, чем прежде, и с завидным упорством избегали его, именуя не иначе как «мистер Псих». И хотя это не раздражало, скорее, даже льстило, но даже он был не способен все время болтать с самим собой.
Преступники словно сговорились и не совершали преступлений сложнее, чем квартирная кража или бытовое убийство — на их раскрытие хватало даже скудных мозгов детективов Скотланд-Ярда.
А Гермиона, словно в насмешку, слала захватывающие письма о том, что творится в Хогвартсе.
Лето у нее, похоже, не задалось — до начала сентября он ее письма даже не читал толком, и так было ясно, что в них сплошные рассказы про подготовку к школе и общение с волшебниками. Но в первые же выходные после начала учебы от нее пришло загадочное послание. Получив его, он целую минуту не мог понять, в чем дело — это была какая-то сумасшедшая полулюбовная записка, адресованная некоему Джеку.
Вдруг его осенило. «Я болван!», — воскликнул он, заставив соседей по столу посмотреть на него с подозрением. Он еще внимательнее пробежал глазами текст письма и наконец нашел подсказку — слова «удивительные превращения» были написаны чернилами на четверть тона светлей. Он тихо произнес их вслух, и письмо преобразилось.
Теперь оно начиналось словами: «Прости меня за эту странную меру предосторожности!». Шерлок заскользил взглядом дальше и скрипнул зубами от досады. Опять. Опять это происходит. Гермиона оказывается в центре потрясающих событий, в то время как он бестолку просиживает штаны в скучной школе!
«Кстати, привет! Итак, Министерство Магии не только не признает возвращение Т. к.н.н., но и пытается напрямую влиять на мысли и поступки учеников. К нам прислали нового преподавателя по защите от темных искусств — чиновницу из министерства. Ее задача, судя по всему, заключается в том, чтобы следить за нами, всячески дискредитировать слова Гарри и Дамблдора, а заодно и взять под контроль дела Хогвартса. И, да, похоже, она читает переписку, так что теперь вместо пустых листов я буду отправлять тебе эти сумасшедшие послания „дорогому Джеку“ — пусть наша милейшая розовая жаба наслаждается развитием моей личной жизни».
Остальное Шерлок не стал читать — всякие пожелания и прочие формулы вежливости его не интересовали. Но он задумался о другом — если почту Гермионы просматривают, то слать обычные пустые листы, исписанные симпатическими чернилами, нельзя. Нужен был другой способ. Лучше всего — шифр, но у Гермионы нет к нему ключа, а значит, она не сможет его разгадать.
Неожиданно он заметил тетрадь, которую достал один из его одноклассников — ровные линейки и широкие отступы между строками — то, что нужно. Решив, что позднее обязательно купит себе такую, он на следующем перерыве безо всяких проблем стащил тетрадь, вырвал из нее пару листов и вернул обратно. Вечером же засел за письмо. «Дорогая Гермиона!», — вывел он обычной ручкой на строке. «Был очень рад получить твое письмо», — на следующей строке. На этом его фантазия иссякла, и он вызвал в памяти текст гермиониного письма-фальшивки. С такой подсказкой дело пошло легче, и он продолжил сочинять ерунду — расписывал подробно уроки, жаловался на трудности с геометрией и интересовался ее делами. Закончил словами: «Целую, Джек». После этого взял заранее заправленную невидимыми чернилами ручку и между строк написал текст настоящего письма.