Самое любопытное, однако, заключается в том, что по-прежнему существует целый класс интеллектуалов, куда входят даже серьезные писатели, которые, рассуждая о нью-йоркских таксистах и грязи, нечистом воздухе, перенаселенности, шуме, грубости и прочем в таком духе, говорят, что, мол, вопреки всему, даже все вышеперечисленное добавляет свою частичку к «магии» этого города. Они действительно пользуются такими словами, как «магия», говоря о том, как их все это вдохновляет. «Магия» и прочие подобные эвфемизмы, подобно некоторым нестареющим выражениям XIX столетия, на самом деле являются бессознательным переводом слова «статус». Да, в Нью-Йорке существует уйма магии, если вы достаточно высоко сидите, употребляете пару бокалов виски со льдом перед обедом и смотрите на огни большого города, пока кровь поднимается в ваш милейший и светлейший ум, подобно пузырькам заряженной электричеством воды. Павлову, а вовсе не Фрейду есть что сказать насчет Нью-Йорка. Все выходит так, словно Нью-Йорк работает согласно принципу удовольствия, подобного тому, что был случайно открыт, когда в мозг простого пса поместили электрод и этот самый электрод попал в некий дотоле неизвестный центр удовольствия. Таким образом, вышеупомянутый пес мог заводиться при подаче импульса и испытывать загадочное ощущение путем нажатия лапой на педаль, что он проделывал снова и снова. Этот мозговой центр не имел ничего общего с обычными органами чувств. Перед псом могли ставить миски с едой, подводить к нему сук, но он не испытывал ни малейшего желания отказываться от педали. Пес просто продолжал на нее нажимать, снова и снова, без сна, без еды — до тех пор, пока напряжение от голода и усталости не становилось слишком сильным и он просто не валился набок, в качестве последнего жеста слабо протягивая лапу к педали, которая расшевеливала загадочный центр удовольствия по ту сторону чувств посредством простого, прямого импульса в мозг.
Удовольствия статуса, импульсы статусной жажды, судя по всему, имеют в Нью-Йорке едва ли не ту же самую физическую природу.
К примеру, есть люди, которые не ездят в подземке или не хотят, чтобы хоть кто-то знал, что они ей пользуются. Они так переживают по этому поводу, что доводят себя до судорог и нервного тика. Для них это составляет важную часть их общественного положения. Да, представьте себе, в Нью-Йорке есть люди, которые ездят в подземке, но не хотят, чтобы об этом стало известно. Они буквально сжимаются, доставая из кармана мелочь и понимая, что окружающие случайно могут увидеть там помимо обычной мелочи жетоны для проезда в подземке. Вокруг нет решительно никого из даже самых отдаленных их знакомых, но они все равно сжимаются. Импульс здесь таков: подземка существует для пролетариата, а люди с определенным статусом в обществе ездят только на такси или, быть может, еще на автобусе, но крайне редко.
Припоминаю одну сцену в ресторане «Художники и писатели», что на Западной 40-й улице. Дело было так. Один из модных журналов послал туда команду, чтобы сделать там модную съемку. «Команда» — просто удобное слово; на самом деле там скорее был разношерстный состав исполнителей. Всего их набралось человек двенадцать. На фотографе, невзрачном коротышке, были надеты ворсистое серое пальто, смахивающее на кимоно, без пуговиц, зато с широким поясом, брюки в узкую белую полоску, с оранжевыми лампасами на синем фоне, совсем как у служителя «Галф стейшн», но только фасона «Континенталь». Его сопровождали двое помощников: пара зомбиобразных мужчин в черном, которые переносили фотографическое оборудование и всю остальную ерунду. Еще там была модель, которая отдыхала, прислонившись к автомобилю, а у модели имелось что-то наподобие двух фрейлин и одного вроде как телохранителя. В добавление ко всем вышеперечисленным там также присутствовали главный редактор журнала, редактор отдела моды, два-три сатрапа, две девчушки из колледжа Сары Лоуренс, разумеется в свитерах, юбках и лютиковых блузках. В тот день шел снег, и все они опоздали. Фотограф осмотрел территорию, затем закрыл глаза и чем-то наподобие громкого сценического шепота произнес:
— Нет!
— Что ты имеешь в виду? — спросили у него.
— Это не годится! — воскликнул фотограф, глядя прямо перед собой.
— Почему? — спросил у него кто-то.
— Не годится, — сказал фотограф.
— Что ты имеешь в виду? — уточнил у него кто-то еще.
— Я сказал, что это не годится, — заявил фотограф. — Решения здесь принимаю я, а я говорю, что это не годится.