Голубые глаза превратились в грязно-серые, их заслонила отросшая челка. Джек лежал в постели два месяца, не переставая кашлять и хвататься за горло. Старшие не пускали друга, так что мальчики общались через окно. Каждый вечер Том рассказывал ему, как они весело поколядуют, а возвращаясь домой намеривался отнести товарищу кусок пирога, однако к утру забывал о задумке.
В конце лета окно на втором этаже закрылось, больше никого не пускали. Через три дня родители отвели сына на кладбище — его первый визит в библиотеку. Там Томми увидел друга, такого же веселого и жизнерадостного как раньше, увы, только на фотографии. Теперь и он стал чем-то из сказки, что не могло существовать, и не было возможности ни поговорить, ни передать привет.
И вот Томми таки вернулся сюда, но ничего не изменилось. Тыква все так же лежала на кучке земли, фотография на кресте улыбалась, ни говоря ни слова.
Приближалась полночь, фонари на улице отключались. Один за другим они гасли, забирая с собой частичку света, фотография становилась все темнее, а день последнего разговора с Джеком — все дальше, старшие сказали, все так живут, рано или поздно каждый превратиться в воспоминание, вот почему для гостя кладбища было так важно убедиться, что есть правда — легенда подростков, или слова родителей.
Нужно было ждать, вдруг кто-то придет? А что тогда, ведь легенда запрещала смотреть на магию? Том решил спрятаться. Он пробежал три ряда и оказался у большого — единственного не могильного — камня, где и затаился. Несколько раз по нему пробегало что-то мягкое, толи сороконожка, толи паук, раньше мальчик мог бы спрятать их в коробочку, чтобы закинуть кому-то в портфель, однако в тот миг все внимание было сосредоточено на оранжевом пятне.
Становилось все темнее. Вскоре буквы и портреты стерлись, превратившись в силуэты, а тогда и они начали сливаться с воздухом, образуя сплошное темное полотно. С каждой минутой в чудо верилось все меньше, и голову заполняли другие мысли. Самая главная: «как теперь вернуться домой»?
Вдруг темноту озарил свет. Белое пятно быстро менялось, приобретая форму. Длинные, выглаженные штаны, рубашка с кружевом, пиджак, в кармане которого поблескивали золотые часы (в отличие от всего наряда, настоящие, но такие же замершие, как жизнь их владельца). Оставалось только лицо, и оно, несомненно, точь-в-точь повторяло то, что красовалось на фотографии.
Лысая голова, тонкая полоска губ, крупный нос, но самое главное — бинты. Они так плотно покрывали глаза, что в них едва можно было заметить тонкую щелочку с левой стороны, где блестело что-то, похожее на зрачок. Даже в белоснежном свете перевязка отдавала бордово-черными тонами. «Так выглядит давно засохшая кровь» — подумалось невольному наблюдателю.
Призрак поглядел на часы, а тогда принялся расхаживать по рядам, с таким важным видом, словно был королем. Выходит, сказки не врали — Одноглазый действительно был хозяином, только уже не поместья, а целого кладбища!
Духи один за другим выскакивали из могил, так быстро, что даже не успевали принять формы. Они подлетали к нему. Что-то шептали, Хранитель кивал, или же мотал головой, в зависимости от его ответа светлячки возвращались под землю, или же вылетали через ограду прямиком в город. Должно быть, сегодня многие вызывали потустороннее, но отзывались далеко не все.
Наконец взгляд полупрозрачного силуэта остановился на свежей могиле, а тогда скользнул на тыкву. От тяжело вздохнул (при том, что до этого вообще не дышал), поглядел в сторону ворот, очевидно ожидая, что кто-то забежит и украдет подношение, а тогда потянулся в левый карман и достал оттуда колокольчик, столь же настоящий, как и часы.
Бесшумный звон прошелся по кладбищу. Он не издал ни единого звука, но поднял сильный порыв ветра. Холодного, пробирающего до костей, от его силы Том свернулся в клубок и почувствовал себя жалкой букашкой, тяжесть этого места могла раздавить его в любой миг.
Несколько секунд ничего не происходило, а тогда на входе в мановение ока появилась фигура, тонкая, как тростинка, но вполне осязаемая. Про таких говорят «кожа да кости», по сути, это и был скелет, обтянутый кожей, а пара бесцветных глаз в орбитах смотрелась лишней, они то и дело норовили выскочить, волосы едва прикрывали лысый череп, кожа, подобная пергаментной бумаге, просвечивала через них. Женщина была наряжена в рваное платье, когда-то белое и легкое, словно паутинка, теперь покрытое тяжестью пыли, похожее на грязную занавеску. Она шла, попутно хрустя всеми суставами, пошатываясь, как неудачно собранная кукла.
— Вечер добрый, Хранитель, вы меня звали? — Спросила старуха, словно кто-то поскреб гвоздем по дереву.
— Звал, для тебя есть работа, Свечница. — А вот его голос звучал вполне живым, словно хозяин и не погибал вовсе, только акцент был староват.
— Что-же ты, сперва прогонишь, а потом пригласишь? — Гнула свою линию карга, задрав голову вверх. — В прошлый раз так меня поколотил, что едва ноги унесла.
— Вражда враждой, а работа работой. Нет у меня права трогать твои тыквы, а у тебя — забирать чужих родных. — Стараясь не показывать досады сказал тот.
— И где же он, или она? Где это счастье ненаглядное? — Облизнув сухие губы (они напоминали двух пиявок) пропищала костлявая, ее глаза забегали по сторонам, каждый отдельно от другого, а тогда остановились на могиле Джека. — Да молчи ты, вижу, можешь идти, дальше мой долг.
Проворчав что-то на своем старом диалекте Одноглазый исчез, тем временем Свечница принялась за работу. Она села у креста, как врач у ног пациента, и махнула левой рукой — тут же куда-то пропала земля, обнажив треснутый в нескольких местах гроб. Ящик послушно вылетел и лег на дорогу, старуха потерла руки с предвкушением, как дитя, которое открывает подарочную коробку, а тогда подцепила ногтем крышку, и та слетела, словно пушинка.
Следом карга взяла тыкву. Повертела, присмотрелась, да и выцарапала своими ногтями одно из тех лиц, которыми обычно венчали светильники. Свое творение женщина поместила на голову покойнику, после снова подняла левую руку и одним махом вырвала сердце! В правой руке тем временем оказалась свеча, старуха подула на нее, запалив огонек, и положила в образовавшуюся дыру, после чего мертвец встал на ноги, как новенький.
За те два месяца, что Джек пролежал в земле, он сильно поменялся. Одежда покрылась странными пятнами, продырявилась, местами виднелись белые косточки, голова качалась, как пушинка на ветру, руки и ноги двигались с трудом. Его лица Томми не рассмотрел — тыква скрывала, оно и к лучшему, судя по тому, как бегали зомби в фильмах ужасов, приятного в гнилой плоти мало.
— Что прикажешь, Мать-Свечница?
— Идти к семье, и веселиться.
Они поклонились друг другу, после чего старуха исчезла, оставив за собой лишь клочья пыли, а Джек как ни в чем не бывало побежал прочь с кладбища. Том едва мог уследить за ним, только свечка на месте сердца давала ориентир в непроглядной тьме. Друг хотел окликнуть мальчишку, однако тот не отзывался, словно ничего вокруг не было, только то место, к которому бежал тыквоголовый.
Им оказалось старое толстое дерево с северной стороны кладбища. Покойник достал из кармана ключ, повернул его где-то в коре, в тот же миг дерево разошлось пополам, открывая неведомую доселе дорогу. Томми поспешил за другом, пока тропа не закрылась. Вместе они бежали по полю высокой травы, где временами летали разноцветные огни, проскакали по кочкам в зеленом болоте, спустились со склона, на котором пели песни диковинные птицы, словно и не было того кошмара, а друзья играли в свои обычные игры.