— Вы предложили ему другую должность.
— О, да! Он отказался. Короче говоря, строительство из-за всего этого на два месяца отстало от графика. Но ничего страшного, нагоним.
Байерли вытянул руку и положил ладонь на край стола.
— А Вильяфранка обвинял Машину или нет?
— Ну естественно, не будет же он обвинять сам себя? Уж что что, а человеческая натура нам с вами хорошо знакома. Кроме того, я вспоминаю еще кое-что… Какого черта я никогда не могу найти того, что мне нужно. Проклятые документы. Бухгалтерия у меня оставляет желать много лучшего… Так, вот, этот Вильяфранка был членом одной из ваших северных организаций. Мексика слишком близко расположена к Северу — в этом вся беда!
— Какую организацию вы имеете в виду?
— «Общество за Человечество» — кажется так они его называют. Он исправно посещал все их ежегодные конференции в Нью-Йорке. Сборище идиотов, к счастью безобидных. Они не любят Машины, говорят, что Машины убивают инициативность в человеке. Конечно, Вильяфранка обвинял Машину. Сам не понимаю этих людей. Разве, глядя на Кэпитэл Сити, скажешь, что люди теряют инициативу?
А Кэпитэл Сити простирался у их ног, залитый золотым светом золотого солнца, — самая молодая, самая новая постройка Хомо Метрополис.
ЕВРОПЕЙСКИЙ РАЙОН:
а) Площадь: 4 000 000 кв. миль.
б) Население: 300 000 000 чел.
в) Столица: Женева.
Европейский район во многом отличался от других. По площади он был самым маленьким — едва ли не одна пятая от площади Тропического района и едва ли не одна пятая от населения Восточного района. Географически в него входило то, что называлось в доатомную пору Европой, за исключением, правда, Европейской части России и того, что когда-то называлось Британскими островами. Но зато она включала в себя Средиземноморское побережье Африки и Азии и, перепрыгивая по странному стечению обстоятельств через Атлантику, вобрала в себя Аргентину, Чили и Уругвай.
Только здесь за последние пятьдесят лет наблюдалось неуклонное уменьшение количества жителей. Только здесь промышленность практически не развивалась и вообще не делалось ничего, что могло бы послужить вкладом в общечеловеческую культуру.
— Европа, — заявила мадам Жегежовска на своем мягком французском языке, — не что иное, как экономический придаток Северного района. Мы знаем это, и это нас не волнует.
И как бы в пику установившемуся мнению о европейцах — людях без всякой индивидуальности — в кабинете вообще не висело никакой карты.
— И все же, — подчеркнул Байерли, — у вас есть своя Машина, а из-за океана никакого заметного давления на вас не оказывают.
— Машина! Пфе! — Она пожала тонкими изящными плечами, и на ее лице появилась легкая улыбка. Длинными пальцами она достала из пачки сигарету. — Европа — это довольно-таки сонное местечко. И те из наших, кто не уехал на работу в Тропики, сонливы и апатичны. Да вы и сами можете судить об этом потому, что даже такие тяжелые обязанности, как обязанности координатора возложены здесь на хрупкие женские плечи. К счастью, я с ними вполне справляюсь, да от меня, по правее говоря, многого и не требуется.
А что касается Машины, так она ведь не может сказать ничего, кроме «Делайте так, и вам станет лучше». Но что для нас лучше? Быть экономическим придатком Северного района?
Разве это так ужасно? Никаких войн. Мы живем в мире — и это так приятно после семи тысячелетий непрерывных войн. Мы слишком стары, мсье. Мы живем там, где зарождалась европейская цивилизация. К нам относятся Египет и Мессопотамия, Крит и Сирия, Греция и Малая Азия. Но старость не всегда самая несчастливая пора. Она тоже может приносить наслаждение…
— Может быть, вы и правы, — прервал ее Байерли. — В конце концов, у вас темп жизни гораздо более медленный, чем в других районах. Это весьма приятно.
— А разве нет? Принесли чай, мсье. Вот сахар и сливки.
Она помолчала немного, затем продолжала:
— Да, это приятно. Остальная Земля готова продолжать вечную борьбу. Я тут провела интересную параллель. Было время, когда владыкой мира был Рим. Он впитал культуру и цивилизацию Древней Греции, Греции, которая так никогда и не объединилась, которая разрушила самое себя войнами и которая доживала свой век в качестве заурядной провинции. Рим объединил ее, принес ей мир, дал возможность жить в безопасности бесславия. Греция заняла себя собственной философией и искусством, она была далека от того, чтобы возрождать свое могущество и воевать. Это была своего рода смерть, но в то же время страна отдыхала, и отдых этот длился на протяжении четырех веков с небольшими перерывами.