Выразитель восторга нашелся: Пих-крючок легко поднялся из-за своего столика и вышел на пустое место. Ох, как он изменился, походка изящная, пластичная, брюха и нет, вроде бы. Склонился перед юношей и голосом глубоким и звучным, так не похожим на его осипший тенорок, произнес:
– Посланник, мы вас, наконец, дождались. Ваш народ приветствует вас. Что нам все земные владыки, когда вы с нами? Что бы ни случилось, помните: мы ваш народ, мы вас любим, мы ждем от вас помощи и защиты, потому что никто кроме вас за нас не заступится.
Зал взорвался. В соплях и слезах все орали, обнимались, не двигаясь, впрочем, с места. Понимали – ты орать-то ори, но ведь из Вышних все-таки. Приличие знать нужно, мы ведь не какая-нибудь деревенщина.
Алекс молчал, чуть улыбаясь, незнакомые, колоссальной силы чувства, переполняли его. Надо было что-то сказать. Он поднял руку, наступила мертвая тишина. Нарочито негромко, но так, чтобы было слышно в каждом уголке, сказал:
– Я тебя люблю, мой народ. Я буду тебе добрым правителем, – он неожиданно сильно заволновался. – Я обещаю: сделаю все, что в моих силах, чтобы вам жилось если не хорошо, то хоть полегче.
Ну-ка спросите любого старика: кто из правителей Астура с людьми так разговаривал? Весь кабак в один голос заорал:
– Наш бог, наш император, никого другого не хотим. Живи, живи, живи!
Алекс отер лицо: впечатление было чересчур сильным, разрывало душу. Еще немного и он не выдержит: полезет обниматься с этими необыкновенно славными ребятами. Нет-нет, этого нельзя допустить, он властелин и не имеет права на такие чувства. Глубоко вздохнул, жестом приказал солдату вывернуть поясную сумку, горка золотых монет рассыпалась по темному дереву столешницы. Отчетливо сказал хозяину:
– Угости всех на славу.
Пошел к выходу – в добре, в восторге, окруженный немыслимой концентрированной любовью.
Последний из солдат, уходя, жестко взглянул на Баргуса:
– Ты слышал, хромоногий? И упаси тебя Кумат зажилить хоть грош – разнесем твою корчму вдребезги!
Солдатам такие щедрые подачки не перепадали, они злились.
Алекс точно рассчитал свой шаг с кабаком, наутро весь город гудел. В глинобитных домишках окраин, тонущих по утреннему делу в клубах кизячного дыма, в лавчонках и харчевнях, на плантациях винной ягоды перемалывалось одно: Посланник, кабак, Посланник, народ, «Утешение», император, спаситель.
Каждый вчерашний посетитель «Утешения» сделался на короткое время важной персоной, которую охочие до новостей рвали на части. Из чего персоны извлекали немалую для себя выгоду.
Баргуса и Крючка Пиха вытащили из постелей и заставили рассказывать об этом небывалом и невероятном. Баргус тоже взял свое: встал на пороге кабака и пригрозил, что не пустит ни одного, кто не купит вина, пива, или хоть, на худой конец, супа из потрохов. Дело моментально пошло в гору, рабы, пыхтя, уже второй раз вкатывали в «Утешение» огромную бочку пива.
– Корсу, завтра с утра отправляемся смотреть плавильни.
– Ох, Посланник, мыслимое ли это дело для государя – ходить в плавильни?
– Ничего, ничего, я еще не государь, коронация через неделю.
– Ты государь уже даже для господ наместников, – Корсу поежился, вспомнив сцену в Государственном совете, – что уж о простолюдинах говорить. И почему завтра, ведь надо все к твоему приходу приготовить. Там ведь такое место, похуже, чем в каменоломнях. – Корсу опять поежился, вспомнив, насколько близки были эти каменоломни.
– Упаси тебя Кумат что-либо готовить. Ступай, распорядись.
***
У высокой стены, сложенной из дикого камня, под навесом валялись двое стражников, вконец разомлевших от жары. Один из них поднял голову, прислушался, потом вскочил:
– Копыта стучат, живо по местам.
Дал пинка рабу, дрыхнувшему у дверей караулки, зарычал:
– Отворяй, быстро!
Через минуту оба стража вытянулись у ворот, салютуя копьями промчавшейся кавалькаде: рабочей колеснице императора и двум десяткам всадникам из дворцовой стражи.
Раб закрыл ворота. Младший охранник, белый как мел, тихонько сказал:
– Ну и слух у тебя, брат. Только благодаря тебе спаслись. И что тут императору понадобилось?
Не менее бледный напарник пробурчал:
– Это сам Посланник, Гес его припер. Теперь держи ухо востро, назад будут ехать.
Вытянул древком копья заклевавшего носом раба: