Сопоставьте «Вектор» с любым критическим материалом, получившим хождение в советском обществе в восьмидесятых годах. Если оставить в стороне публикации профессиональных антисоветчиков,он никому не уступит по накалу оценок и бескомпромиссности заключений. Записка с несколькихзаходов получилась компактной и, право, стоит того, чтобы в нее заглянуть [2] . Убедитесь в этом на паре-другой цитат.
«В СССР 43 миллиона нищих людей. И примерно 40 миллионов ненужных рабочих мест, — данной констатацией открывается «Вектор». — Добы
Не имея возможности честно заработать, человек тем не менее имеет потенциальную возможность получить квартиру, образование, зарплату, загородный участок, место в поликлинике и тому подобное. Это наша беда.
Серьезный массив социальной паразитации общества — следствие многих причин, прежде всего экономических и исторических...
Трагедия России состоит в том, что ею тысячу лет, со времен принятия христианства, правят люди, а не законы. А люди попирают и искажают законы... Мы только еще отходим от векового догмата, что насилие — мать всего: и государственности, и порядка, и экономики, и культуры».
«Римское право, к сожалению, обошло Россию стороной. И русский человек никогда не был собственником в полном смысле этого слова. Он всегда был слугой государства, слугой государя, да, впрочем, он так и назывался. А если продвигался, то на царевой службе, блага получал от царя.
Это отчуждение от собственности, по существу, остается до сих пор. Что бы ни говорилось, что бы ни писалось, что бы ни фантазировалось, что бы ни диссертировалось, человек без собственности есть раб с поправкой на время, или просто раб, или крепостной раб, или крепостной колхозник, или крепостной советский рабочий...
И то, что русский человек практически никогда не имел собственности, явилось неиссякаемым родником социальной инертности. Сталин точно сказал, что советский человек — винтик государственной машины. И только иногда, от случая к случаю, государство смазывает этот винтик специальным маслом, чтобы не заржавел, не зачах. А винтик сидит и ждет, когда его облагодетельствуют.
Богатство — и материальное, и духовное — создается трудом и талантом, и только трудом и талантом. Какая сила заставляет трудиться человека? Это коренной вопрос человеческого бытия.
Буржуазия потому и добилась великих достижений, что на этот вопрос ответила просто: личный, частный интерес...
[Однако. — личный, частный интерес заставляет человека не только трудиться, но и порождает эгоизм со всеми его отвратительными последствиями. Где же тогда альтернатива? Она возникла из предположения, что только внеэкономическое принуждение избавит от разрушительного эгоизма и приведет к искомому экономическому эффекту. Насильственное принуждение к труду, как это ни печально, стало альфой и омегой всех социальных утопий, начиная от Томаса Мора и Кампанеллы и до самых последних вариантов мирового утопизма».
«Любая система, основанная на внеэкономическом принуждении, выше феодализма подняться не может. Ни по производительности труда, ни по эффективности, ни по социальным благам, ни по уровню благосостояния...
Именно в разгроме товаропроизводителя, всего товарного производства и находится корень наших бед...
Без двух основополагающих законов: закона о собственности и закона о свободе торговли, то есть создания рынка, — перестройка обречена на террор недоумков и умных злодеев».
«Протяжная песня сталинизма — презумпция виновности советского человека... Он виноват всегда и везде. Чтобы удержать такую нагрузку на человека, надо было создать особую систему...
Мощнейшим рычагом моновласти, монособственности стал принцип «распределяй и властвуй». И до тех пор, пока распределять блага будут люди, аппарат управления, а не труд, не рынок, мы будем иметь то, что имеем. Потом вообще ничего иметь не будем. Общество требует от государства благ: масла, мяса, молока, одежды, квартир, — но государство само не в состоянии удовлетворить и малую часть этих требований. И посему смута неминуема.
Агония тотальной государственной собственности условно началась 1 июня 1985 года, когда стартовала кавалерийская атака на пьянство... К этому его [государство. — подтолкнуло и падение цен на нефть, на другие ресурсы, не шибко урожайные годы, Чернобыль и т. д. Государственная форма собственности начала разлагаться... Там, где монополия государства, там нет хозяина. Где нет хозяина, нет ничего... Сколько бы ни суетились вокруг разных прожектов, нормальных человеческих результатов быть не может, а смуты не миновать... Брагой социальной напряженности станет иждивенчество, помноженное на национа-. лизм. Поэтому нужны свобода торговли — немедленно — и реальное равноправие всех видов собственности. Только деловитость, предприимчивость могут спасти нас от новых трудностей социального характера...
Человек — существо, сотканное из интересов. И абсурдно, утопично, и античеловечно управлять непосредственно человеком... Его можно убить, искалечить, все это можно, но интересы людские убить нельзя. Гуманно управлять интересами, и только тогда общество вступит на цивилизованный путь развития».
«Теоретически все понимают, что государство благодетелем быть просто не может... Общество стоит на голове, поэтому так и получается, что государство якобы кормит всех. И это убеждение миллионов...
Вот здесь и получается спайка, с которой мы не справляемся. Бюрократия смыкается с иждивенчеством. Как бы там ни было, но именно в этом, в паразитизме на казенных харчах, и смыкается консервативная часть верхов с консервативной частью низов...
Что надо делать?.. Если мы цивилизованно не демонтируем государственный социализм и не создадим новое качественное состояние социалистического общества, нынешнее здание рухнет и придавит многих. Нас — наверняка».
На такой не слишком мажорной ноте кончалась записка. И между строк, и черным по белому выказывалось отношение не к персоне Сталина, но к краеугольным камням сталинизма, заложенным в фундамент системы, не изъяв которые замах на строительство «социализма с человеческим лицом» окажется очередным пустоцветом. Это была уже критика подходов, разделявшихся М. Горбачевым. Они оставляли самую тяжелую, не захватывающую воображение работу «на потом», утверждая, что пока можно удовлетвориться реконструкцией надстроек, подновлением фасадов, сменой вывесок.
Подмена планирования системой госдоговоров с производителями (закон об управлении государственными предприятиями вступил в силу 1 января 1988 года), на мой взгляд, сути не решала. Повсюду в мире сложившуюся в результате ситуацию не лестно характеризуют — сидение на двух стульях. Или чисто по-русски, как было отчеканено на рублях Павла I: «Ни мне, ни тебе, а имени твоему». Вы хотели демократизации, извольте — вот дань «имени ее».
Госплан будет расставлять лишь стратегические вехи и сложит с себя ответственность за межотраслевые и все прочие балансы. Место сверхмонополиста Госплана отдавалось на откуп десяткам и сотням больших и малых монополистов, для которых новый закон без преувеличения стал золотой жилой. Стихийно начал складываться рынок, не регулируемый никакими правилами и нормами. Он приступил к захвату господствующих высот, не дожидаясь, когда правителям страны придет элементарно простое познание: экономике и социальной сфере нужны не скачки и наскоки, а солидная правовая инфраструктура и ясная лоция.