Третий удар Курт пропустил, сам не поняв, как и почему, на миг растерявшись, настолько он был прост и безыскусен – попросту мощный, короткий пинок в лодыжку. Ногу свело от жгучей боли, рванувшейся вверх до самого колена, равновесие утратилось на долю мгновения, которого Брауну хватило на то, чтобы, наручем сбив один из его кинжалов влево, ударить в горло. Курт отпрянул, и лезвие хиршфенгера скользнуло по ключице, прикрытой кольчугой, уйдя в сторону, и на миг зондер открылся – на краткий, почти не заметный глазу и не осознаваемый разумом миг.
То, что сделал, Курт осмыслил лишь спустя еще мгновение, когда противник вздрогнул, отшатнувшись и сбившись с ритма: метнувшись вперед и в сторону, по держащей хиршфенгер руке он ударил вскользь, отскочив почти за спину зондеру, и нанес второй удар – кулаком с зажатой в нем рукоятью кинжала под челюсть. Тот покачнулся, и Курт, стараясь не упустить своего внезапного секундного преимущества, ударил снова, снова кулаком – в висок. Браун пошатнулся, ударившись плечом о деревянную преграду, и майстер инквизитор, бросив кинжал, ухватил противника за волосы и без мудрствований, попросту, изо всех сил ударил его головой о толстые потемневшие доски. Зондер упал наземь, выронив оружие; Курт отбросил хиршфенгер коротким пинком и ударил снова – в лицо, и снова, и снова, уже не видя, куда попадает, не сразу и с трудом задержав четвертый удар над самым лицом лежащего в беспамятстве Брауна.
Несколько секунд он оставался в неподвижности, сидя с занесенной рукой над неподвижным телом, все еще не до конца веря в то, что бой окончен и главное – не проигран, а потом отбросил кинжал в сторону; торопливо, срываясь пальцами с толстой кожи, расстегнул ремень поверженного противника и, с усилием перевернув его лицом вниз, так же спешно затянул ремень на руках Брауна. Подобрав кинжал, Курт разрезал ремни наруча и рукав его куртки, надрезал рукав рубашки и, оторвав полосу, туго перетянул его порезанную под локтем руку, вторым обрывком замотав, как мог, вскрытые вены.
Шаги за спиною – топот, могущий поднять мертвого – Курт услышал, когда затягивал последний узел; мельком обернувшись на встревоженные лица фон Редера и Бруно, он бросил взгляд на того, кто, задыхаясь от бега, топтался позади них, и недовольно осведомился:
– Парня‑то вы зачем с собой притащили, господин барон? – Тот лишь молча покривился, одарив своего подопечного укоризненным взором, и Курт усмехнулся, вновь отвернувшись к плененному противнику: – Характер начал показывать?
– Да не говорите, – мрачно хмыкнул фон Редер, приблизившись, и осторожно толкнул лежащего на земле человека носком сапога. – Жив?
– В целом, – подтвердил Курт, поднявшись, и кивнул помощнику: – Помоги дотащить его до лазарета, да поскорей, пока он не отдал Богу душу.
– Если я верно понял, душа сия в случае неблагого исхода отойдет вовсе не Ему, – вздохнул Бруно, подойдя и окинув придирчивым взглядом свое начальство. – Взял зондера? Живым? И сам без единого пореза?
– Повезло, – отмахнулся Курт, приподнимая Брауна с земли, и, взвалив его на помощника, подхватил с другой стороны. – Да и параноиком тоже быть полезно для здоровья… Шагай резвей: он должен дожить до лекаря. Сей нечестивый муж, я так предчувствую, будет куда более полезен в общении, нежели бедняга Хельмут.
– Полагаете, он много знает? – тихо спросил наследник, и Курт уверенно кивнул:
– Полагаю, он знает достаточно.
Фридрих, помедлив, лишь вздохнул и отступил с дороги, давая им пройти, ничего более не спросив, и хранил молчание во все время пути до той самой комнаты, откуда меньше получаса назад вышел Хельмут Йегер. Кровь его, никем не убранная, уже загустела, и лоскут кожи все так же валялся на полу, куда Курт и барон уложили связанного предателя. Через минуту явился помощник, волоча за собой задыхающегося лекаря, и умчался вновь, возвратясь в сопровождении фон Дюстерманна и юного Йорга Фридле; зондер был чернее тучи, принцев телохранитель – молчалив и растерян, но никто из них не произнес ни слова, лишь молча встав, как и прежде, по обе стороны от двери.
– И что дальше? – хмуро спросил фон Редер, и в его взгляде, брошенном на Хауэра, промелькнуло неподдельное сострадание. – Что все это значит, майстер инквизитор?
– Это значит, – не дав Курту ответить, зло выговорил инструктор, – что верить нельзя никому. Ни единому человеку вокруг. Может статься, и мне самому тоже. Так, Гессе?
– Альфред, – негромко осек он, мельком обернувшись на зондера и телохранителя, стоящих у двери, и понизил голос еще больше: – Возьми себя в руки.
– Двое, – свирепым шепотом прохрипел Хауэр. – Двое, Гессе! Парни, которым я годы отдал, носился с которыми, как многодетная мамаша, которым душу вывернутую прямо в руки сунул – держите, гады, пользуйтесь! Попользовались! Кому верить, а? Скажи мне, разумник, кому – теперь – верить?! Если лучшие люди в этой сраной Империи…
– Альфред, – еще тише произнес Курт, и тот запнулся, перехватив сумрачный взгляд молчаливого наследника. – Давай‑ка без эмоций, не самое для них подходящее время.
– Не смогу я больше с ними работать, – с усилием вымолвил инструктор. – Просто не смогу.
– Сможешь, – отрезал Курт. – Потому что должен. А сейчас ты глубоко вдохнешь, успокоишься и начнешь мыслить трезво. Это – понятно?.. Вы спросили, что теперь, господин барон. Теперь – когда лекарь докончит свою работу, я начну свою.
– Рассчитываете и его взять на жалость? – с сомнением уточнил фон Редер и, перехватив его взгляд, хмыкнул: – Понятно. Но не вы ли, майстер инквизитор, сами говорили о том, что пытать зондера идея не из лучших?
– Других нет, – передернул плечами Курт. – Разжалобить его, как Хельмута, не выйдет, взять на разговорчивость – тоже, этот явно не станет откровенничать, дабы поглумиться, не тот тип; уломать раскаяться – даже и в мечтах не удастся… Браун работал либо за плату, либо за идею, но и тот, и другой случай подразумевает упорное молчание. Вывод неутешительный.
– И полагаете – у вас получится?
– У меня – получится, – невесело усмехнулся Курт.
Фон Редер помялся, снова бросив короткий взгляд на притихшего Хауэра, оглянулся на своего подопечного и медленно, через силу, уточнил:
– Мне так или иначе придется присутствовать, но не могу сказать, что вы можете рассчитывать на мою помощь, майстер инквизитор.
– Таких жертв я от вас и не жду, – кивнул он. – И вполне способен обойтись собственными силами. Не нужно особых сил и умений на то, чтобы совладать со связанным и беспомощным человеком.
– Я тоже хочу быть там, – негромко потребовал наследник, и Курт, помедлив, возразил – мягко, но непреклонно:
– Нет. Поверьте мне, Фридрих: на сей раз вам там делать нечего.
***
Уже подступающая ночь смотрела в окна угрюмо и холодно; ветер согнал тучи одна к одной, то ли грозя дождем, то ли просто играясь, и даже в обогреваемой комнате наследника было зябко. Фридрих, молчаливый и понурый, сидел напротив светильника, безотрывно глядя на пульсирующий язычок пламени и сцепив в замок пальцы лежащих на столе рук, Бруно и Хауэр по обе стороны от него хранили столь же неживое молчание, по временам косясь то на наследника, то на Курта, и вновь отводя взгляд. Фон Редер стоял в стороне у стены, скрестив на груди руки, и на майстера инквизитора не смотрел, слушая его, как и прочие, молча и не перебивая, однако и без того время от времени в комнате водворялась мертвая тишина: каждое слово Курт выговаривал через силу. Говорить сейчас хотелось меньше всего – последние несколько часов он только и делал, что говорил. Говорил, глядя в глаза напротив себя, не отводя взгляда от взгляда – сперва показушно хладнокровного, насмешливого, потом нарочито спокойного, с затаенной напряженностью в глубине, потом ненавидящего и болезненного, потом будто остекленелого и изможденного, а потом – обреченного… Всё было, как всегда, как многажды прежде, и лишь одно различалось – время. Сколько продержался Браун? Пять часов? Семь? Девять?..