– Великоват, – скептически заметил он, приняв у Фридриха арбалет и, вскинув в одной руке, поддержал себя под локоть. – Мой все ж полегче.
– …и подрянней, – скривился мастер, отобрав оружие и вновь сложив его вдоль, приклад к дуге. – Этот – сейчас выйдем во двор, покажу – как и полагается арбалету, пробивает доспех…
– Куда мне его цеплять? К поясу? Рядом с мечом? Слева? Да я сам в себе запутаюсь, особо если в пешей погоне, а у меня по большей части именно таковые и случаются, да еще и по улицам, комнатам с мебелью или вовсе по кустам каким‑нибудь.
– Да, я понял, тебе нужна штуковина, которую всегда можно таскать с собой и которая не мешается; как полагаешь, для зондеров я придумывал машинку, держа в уме не это ли самое? Чехол, – сообщил Фридрих, выкладывая на стол нечто похожее на ножны. – И если меч ты за спину прицепить можешь только до прибытия на место, как мертвый груз, то это – достаточно короткая штука, чтобы быстро ее выхватить из‑за плеча в случае нужды. Разложить – тоже времени надо не больше, чем на твою гвоздилку, а то и меньше. И, в отличие от твоего, в этом – ломаться почти нечему. Но главное – вот.
Фридрих опустил в ложе собранного оружия стрелу и вновь разложил; дуга встала на место, натянув струну самой собою и взведя арбалет в боевое положение.
– О как, – отметил Курт заинтересованно.
– Теперь это – лучше, чем твое старье? – уточнил Фридрих, и он кивнул, протянув руку:
– Дай. Испробую.
Возвратясь комнату наследника, Курт с помощником застали его сидящим у стола – Фридрих помахивал в воздухе исписанным листом, просушивая чернила; фон Редер стоял напротив, отвернувшись к окну и пытаясь увидеть за темной непогодой вряд ли сам зная, что. Хауэр тоже был уже здесь – стоя рядом с наследником, тяжело опершись о столешницу, он тихо и размеренно втолковывал принцу новые правила жития в лагере на последующие дни, и тот молча кивал в ответ в такт движениям своей руки.
Проводить почетного гостя горного лагеря до ворот, даже внутренних, Фридриху не позволили ни барон, ни Хауэр. На сей раз наследник не возразил ни единым словом, лишь с сожалением оглянувшись на черное окно, и шагнул вперед, вытянув перед собой руку с открытой ладонью.
– Жаль, что все случилось так, как случилось, – проговорил он тихо, – но, невзирая на это, я рад, что свел с вами знакомство, майстер Гессе. И с вами, отец Бруно – рад не меньше.
Помощник помедлил, нерешительно протянув руку навстречу, и осторожно сжал ладонь наследника.
– И я рад нашей встрече, Ваше Высочество, – отозвался он, отступив. – Быть может, все‑таки, следующая завершится не столь плачевно.
– Непременно, – уверенно согласился принц, развернувшись к Курту, и тот пожал поданную ему ладонь, замявшись с ответом. – Вы полагаете, что будет иначе, майстер Гессе? – невесело улыбнулся Фридрих, и он вздохнул:
– В наши дни ни в чем нельзя быть уверенным. Но будем полагаться на лучшее.
– Покуда вы еще здесь, и я могу передать через вас весть отцу – помните, я обещал исполнить все, что пожелаете, если то будет в моих силах?.. Пусть вы не провели здесь целый месяц в праздности, развлекая мою персону, вы, несомненно, сделали достаточно для того, чтобы требовать что‑то от меня. Правда, не знаю, чем я мог бы хотя бы вполовину расплатиться с вами за мою дважды спасенную жизнь.
– Кое‑что можете, – помедлив, отозвался Курт и увидел, как недовольно нахмурился фон Редер. – Две вещи. Primo: оставайтесь в живых и впредь. Любой ценой. Secundo: не обманите наших ожиданий. Не моих и не Конгрегации, не Императора или приближенных, а всех нас, многих тысяч людей, живущих в вашем государстве. Ожиданий Империи. Вы ей нужны. И это – в ваших силах.
– Это… – произнес наследник медленно и, на миг запнувшись, договорил: – Это может оказаться довольно трудным – первое и второе вместе. Но я постараюсь.
Курт мельком улыбнулся, ободряюще кивнув:
– Вы сумеете… Ваше Высочество, – докончил он и, промедлив еще мгновение, коротко и четко, словно солдат на смотре, склонил голову в прощальном поклоне, прежде чем развернуться и выйти прочь.
Глава 18
Сентябрь 1397 года, Богемия.
Солнце приближалось к горизонту по‑осеннему стремительно. Закат… «Закат Империи», – невольно домыслилось само собою, и Рудольф болезненно покривился. А вдруг и в самом деле – это начало конца? Если никто и ничто не поможет – ни Конгрегация, ни верноподданные, ни шпионы, ни сам Господь Бог, и любые попытки удержать падающую Империю напрасны? Слишком быстро ее собрали, где‑то встало криво, где‑то не хватило цемента, где‑то не был подобран нужного размера камень, и вот, вот он момент, когда все рухнет от малейшего толчка…
Плюнуть бы на всё, отдать государство курфюрстам, которые так этого жаждут – и пускай делают с нею, что вздумается; выторговать себе вольную Богемию и дожить оставшиеся годы в спокойствии. Так ведь нет, не выйдет. С одной стороны не позволят конгрегаты – правдами ль, неправдами ль, но заставят тянуть эту телегу и дальше; с другой стороны – довлеет память отца, который собирал Империю всю свою сознательную жизнь, отдав этому годы, себя самого, и как смотреть ему в глаза, когда повстречаются за гробом? И самому перед собою будет совестно, если все бросить, если сдаться… Да и жаль, если по чести сказать. Просто жаль уже затраченного времени, средств, сил, здоровья, в конце концов. Для чего были все старания, если теперь вот так просто отказаться от мечтаний юности, в которых Империя виделась великой, единой, мощной, как грезил отец?..
На стуки в дверь своей комнаты Рудольф уже перестал нервно оборачиваться, перестал вздрагивать; привык. Привык уже и к тому, что сегодня дверь эта, не дожидаясь его отклика, распахивается, и внутрь входят, не спрося разрешения, эти двое конгрегатов… И ведь не обозлишься на них – ведь все делается «для его же блага»…
– Чем обязан, господа следователи? – осведомился Рудольф, отвернувшись от окна, распрямившись и даже сумев не пропустить в голос овладевшую им усталость. – Новости?
– В некотором роде, – кивнул старший из двоих, тоже бросив взгляд на перевалившее далеко за зенит солнце. – Едва мы покинули ваши покои, нам доложили, что один из задержанных вспомнил из прошедшей ночи нечто, показавшееся ему необычным, и пожелал сообщить это нам.
– Нечто необычное? – не сдержавшись, усмехнулся Рудольф. – Нечто кроме Дикой Охоты, скачущей над городом?
– Да, Ваше Величество, – в тон ему хмыкнул инквизитор. – Нечто кроме. А именно: как мы и предполагали, слова задержанных о том, что все они сидели по домам, есть ложь. Некоторых – да, и в самом деле заперли; каким образом проводился отбор тех, кто должен был остаться у жертвоприношения, никто сказать не может, и вот тут мы им верим. Могу допустить, что отобрали самых напуганных, безвольных и внушаемых, ибо целью было явно повязать жителей города с осуществленным обрядом: кому из них пришло бы в голову откровенничать с Инквизицией, будучи замешанным в языческом ритуале?
– Но кому‑то все‑таки пришло.
– Главное – стимул, – вскользь улыбнулся инквизитор, и Рудольф вздохнул:
– Понимаю. И что же он сказал?
На сей раз от стука в доски двери Рудольф едва не вздрогнул и на вошедших обернулся уже с неприкрытым раздражением.
– В эти дни я привык ко всему, – выговорил он, глядя на двоих на пороге – одного в инквизиторском черном фельдроке, другого в пропыленной старой рясе. – И даже смирился со многим, понимая, что все делается во благо меня лично, Империи и моих подданных. Но хотел бы напомнить вам о соблюдении хотя бы доли приличий в королевском замке и для начала прекратить вламываться в мои покои, не спрашивая на то моего дозволения! Сколько вообще вас здесь? – нахмурился Рудольф, рывком обернувшись к стоящим рядом. – Я полагал – лишь вы двое.
– Мы в вашем замке лишь минуту, Ваше Величество, – не дав тому ответить, пояснил один из вновь прибывших, закрывая за собою дверь, и ладонью в черной перчатке приподнял висящий на груди Сигнум. – Особо уполномоченный следователь первого ранга Курт Игнациус Гессе фон Вайденхорст. Superаdjutor inquisitoris[875], отец Бруно Хоффмайер. Прошу нас простить за столь бесцеремонное вторжение и не карать строго ваших стражей, вынужденных отступить перед нашим status’ом, однако дело серьезно и отлагательства не терпит.