Каждый день, когда солнце садится за керуленские холмы, старая Цэрэнлхам седлает коня и тихонько едет за овцами, которые пасутся у самой сопки Бат-Ула, и гонит их к юрте.
Максимка любит встречать бабушку и помогать ей загонять овечек в маленький дворик возле юрты. Как крикнешь: «0-о, эге-ге!» — все овцы, а их два раза по стольку, сколько пальцев на руках, собьются в кучу и бегут в открытые ворота, толкают друг друга, прыгают. Совсем бестолковые.
Изредка, отправляясь за овцами, бабушка берет и его, Максимку. Но это тогда, когда недалеко от юрты оказывается смиренный и старый верблюд по кличке Хат. Максимка подходит к верблюду, ладошкой хлопает его по ноге и говорит:
— Хат, ложись!
Верблюд гордо поворачивает маленькую смешную голову к Максимке, со свистом втягивает ноздрями воздух и шевелит жесткими губами, словно спрашивая: «Что это за мышонок там шевелится, да еще и разговаривает?» И послушно начинает подгибать передние ноги, медленно опускаясь. Затем так же не спеша подгибает задние ноги и животом ложится на землю. На землю кладет и длинную шею. Максимка забирается на спину Хата и устраивается между двумя теплыми и мягкими, как подушки, горбами, похожими на холмы. И сидит, как в кресле. Хат снова поворачивает голову, шумно втягивает в себя воздух и шевелит губами — ну, как, брат, удобно устроился? — затем медленно встает. И тут главное — удержаться на верблюде. Вставая, он сначала распрямляет задние ноги, потом передние. Того и гляди скатишься на длинную шею.
Поехали, что ли? — косит Хат глазом, как бы спрашивая у всадника разрешения. И направляется за конем Цэрэнлхам, неслышно ступая по земле. Максимка блаженно улыбается — ехать на Хате — истинное наслаждение. Шагает он, словно плывет, — неторопливо покачиваясь, размеренно, спокойно. Максимке в такие счастливые минуты бывает и хорошо, и чуть боязно: от высоты немножко кружится голова и замирает сердце.
Однако чаще Максимке приходилось оставаться у юрты. Хат обычно уходил далеко в степь, домой же возвращался, когда на небе начинали мигать фонарики. Оставаясь один, Максимка тоже не скучал. Он, как и все работящие люди, не любил сидеть сложа руки, а занимался обычными хозяйственными делами. Около юрты всегда паслись одна-две хромоногие овцы, а он их подкармливал чем: нибудь вкусным: конфетами, например, или печеньем. Но овцы не очень любят сладкое. Вот соль им только давай…
Потом со Сторожем пас свою отару — из камешков. Или бегал, кувыркался с ним. Прыгать и кувыркаться Сторож готов с утра до вечера.
Приезжала бабушка. Они загоняли овец во дворик, расседлывали и отпускали на волю коня, шли к юрте. Сторож ложился у двери, удобно клал голову на лапы, закрывал глаза. А уши, стоящие торчком, все время были в движении — он ловил ими все звуки и шорохи. Если доносился какой-то посторонний, непривычный звук, открывал глаза, приподнимал голову…
Бабушка разжигала огонь в очаге и варила чай. Чаевничали неторопливо и долго. Спешить было некуда: осенние вечера длинные. Если рано ляжешь спать — к утру отлежишь бока.
После отъезда матери на учебу Максимка тосковал.
Заслышав гул авиационного мотора, он пулей вылетал из юрты и ждал, когда один самолет отвернет от других, снизится, сделает круг над их юртой. Но самолет больше не снижался и кругов не делал. Максимка возвращался в юрту.
— Мама скоро приедет? — спрашивал он бабушку.
— Теперь уже скоро, — успокаивала Максимку Цэрэнлхам. — Пройдет всего лишь одна осень и одна зима.
— Хочу к маме…
Чтобы отвлечь Максимку от дум о матери, старая Цэрэнлхам начинала что-нибудь рассказывать. В ее рассказах была правда и выдумка. Птицы и звери разговаривали человеческими голосами, смелые и добрые баторы всегда побеждали злых князей и лам, юноши и девушки превращались в красивых журавок или лебедей.
Укрывшись теплым козляком — большой шубой из козьих шкур, Максимка засыпал со счастливой думой о будущем: когда он вырастет большим, то станет смелым и добрым батором.
Как обычно, Цэрэнлхам заседлала коня и прежде, чем ехать за овцами велела Максимке приглядывать за двумя хромоножками. А если она задержится — из-под руки поглядела на небо, закрытое серой хмарью, — то хромоножек загнать. От юрты никуда далеко не уходить.
— Ладно, не уйду, — пообещал Максимка.
Проводив бабушку, он пошел на берег. Там стоял сказочный зверь, похожий на собаку. Почти целый день Максимка лепил его из глины.
Налетел порыв ветра, потом другой. Вода в Керулене зарябилась, по реке пробежала зябкая дрожь. Холодно стало и Максимке. Он попрыгал немножко — согрелся. Пошел по берегу вниз, туда, где столбы с натянутыми на них струнами-проводами перешагивали через реку и где паслись оставленные овцы.