Но когда пожил в ней, поползал, побегал, когда пригляделся, черт знает что произошло: околдовала она меня, приручила, в плен забрала.
Уезжая в таежные дали, я тоскую по степному простору, по белым ковылям, по воздуху, густо настоенному на горькой полыни. Тоскую по небу, глубокому-глубокому, в котором всегда плавают и ходят кругами гордые птицы — орлы. Наконец, по буйным, неповторимым рассветам и закатам тоскую.
Каждая новая встреча со степью — как встреча с любимой. С этим чувством я ехал и сейчас. Поезд чуть-чуть повернул на запад. Вдалеке я увидел большой белый корабль. Он стремительно плыл нам навстречу. Катюша-Алтан-Цэцэг звонко воскликнула:
— Город Баин-Тумэнь!
Зябко поежилась от утренней прохлади, поглядела пне в лицо, отчего-то смутилась.
— Баярла-а, — сказала она, выскользнула из-под коей руки и убежала в вагон.
— Спасибо, Катюша! — с чувством глубокой благодарности ответил я и пошёл следом.
Баин-Тумэнь… Разбежавшийся по левому берегу Керулена городок этот совсем невелик. Однако характер у него работящий и веселый. День и ночь он старательно пыхтит трубами электростанции, приглушенно грохочет мельничными жерновами, на новостройках играет всполохами электросварок, сигналит тепловозными гудками, гомонит ребячьими голосами в белокаменных светлых школах.
По пыльным немощеным улицам туда-сюда снуют. машины, груженные кирпичом и лесом, углем и кожами, цементом и мукой, молоком и мясными консервами, шерстью и книгами, войлоком и детскими игрушками.
В вечерние часы загораются огни Дворца спорта, кинотеатра, клубов. Музыкально-драматический театр своими неброскими афишами приглашает на шекспировского «Гамлета», на чеховский «Вишневый сад», на арбузовскую «Иркутскую историю» на «Три печальных холма» Нацагдоржа.
В этом городе все дышит молодостью: и дома, и стройные топольки в молодом парке, и памятники. На главной площади высится четырехгранная пирамида — памятник советским и монгольским воинам, павшим в боях на Халхин-Голе. На северной окраине, на высоком холме вонзился в небо обелиск, напоминающий лопасть самолетного винта — памятник павшим советским летчикам.
За городом есть еще памятники-курганы, но они, как обломки иной, далекой и неведомой жизни.
Столетие, прошумевшее над городом с первоначальным названием Сан-Бейсе, оставило любопытные знаки старины: вросшие в землю глинобитки-мазанки с глухими стенами на улицу. За этими стенами чужеземные пришельцы с востока прятали от глаз людских свои товары, награбленное добро. На берегах Керулена они не возводили дворцов и хором, чувствуя, видимо, что рано или поздно им придется уйти с этой земли. Живя в подслеповатых глинобитках, временщики снаряжали богатые караваны, отправляя из этого города шерсть и кожи, меха и серебро, искусные изделия умельцев-мастеров. Но пришла революция. Араты-степняки решили сами стать хозяевами своей судьбы. Выдворив чужеземных пришельцев, а заодно и своих князей-феодалов, они начали строить новую жизнь…
Моя гостеприимная хозяйка оказалась догадливой: в первый же день позаботилась о том, чтобы я побывал в своем бывшем военном городке, на своей огневой позиции.
Когда из Баин-Тумэни я выехал за синюю ленту Керулена, когда увидел сопку Бат-Ула, где стоял наблюдательный пункт батареи — кровь зашумела в ушах и неудержимо, как степной скакун, застучало сердце. Каждому человеку, в каком бы возрасте он ни был, хочется встретиться со своей юностью: побывать, побродить в тех местах, где когда-то он оставил свои следы и протоптал свои тропинки, что-то доброе сделал для людей, чему-то сам от них научился. Такова природа. Только жизнь не всем устраивает встречи с прошлым. А я благодарен судьбе.
Дорога на Тамцан-Булак. Сразу от моста через Керулен она три-четыре километра тянется по кочкастой изумрудно-зеленой низине, потом не круто взбегает на увал. Теперь отворот вправо. Не далее как в полукилометре стоял наш военный городок — маленький кусочек степи, взбугренный землянками, капонирами, брустверами траншей — ничем не примечательный и тоскливый. Сейчас этот кусочек зарос бурьяном и горькой полынь-травою, забыт и заброшен всеми…
Неуютным, если не сказать хуже, показался нам городок в первые дни приезда сюда. Сержант Ласточкин, знакомя нас с новым местожительством, сказал с усмешкой:
— Как видите, лесов здесь нет — одни сосны (и показал — на сосновые бревна, привезенные из Союза для строительства), земли здесь нет — один песок, людей здесь тоже нет — одни солдаты…