Однажды охрипший от простуды Ласточкин не смог запеть. Ради шутки запел заряжающий Драницын, парень грубоватый и насмешливый.
— Отставить песню! — последовала команда.
Молча дошагали до землянки. Старшина остановил батарею.
— Красноармеец Драницын, выйти из строя.
Тот сделал три шага вперед, повернулся к батарее.
— За оскорбление песни объявляю один наряд вне очереди. Ясно?
— Так я же не песню оскорбил, я Валову хотел напомнить…
— За оскорбление бойца Валова объявляю еще один наряд вне очереди.
Паша Валов… Служба у него шла легко и весело. Мы часто замечали, как наш командир батареи, человек строгий, требовательный и неулыбчивый, останавливал свой пристальный взгляд на Паше и нередко улыбался. А как-то на занятиях по огневой подготовке сказал:
— Хороший пушкарь из тебя выйдет, Валов!
От этой похвалы Валов засиял весенним солнышком. Ходил — грудь колесом. Приказы стал исполнять еще с большим рвением и старательностью.
И вдруг что-то случилось с Пашей. Закручинился.
Помрачнел. Осунулся. Ходил, как в воду опущенный. Командир отдает ему приказ, а он: «А? Что? Как?»
— Что с тобой, Паша? Уж не заболел ли?
Махнет безучастно рукой и взглядом, полным тоски и отчаяния, упрется куда-то в землю.
Долго так продолжалось. Совсем извелся парень. Однажды после вечерней поверки (не в первый раз уже) мы подсели к нему и ну тормошить:
— Да что же с тобой, друг ты наш дорогой?
Достал Паша из кармана листок бумаги и подал нам. Из дому писали, что его невеста изменила солдату. Нашла другого.
Всей батареей мы написали тогда ей злое письмо.
А Пашу пытались утешить, как могли.
Говорили:
— Не сберегла любовь? А была ли она? Берегут ведь то, что есть и что стоит беречь,
— Любовь была…
Говорили:
— Несерьезная у тебя, видать, невеста была. Ветер…
И зачем о ней жалеть?
— Нет, она очень серьезная…
— Тогда почему она так поступила?
— Не знаю…
Ослепленный любовью, Паша Валов не хотел видеть никаких недостатков в своей невесте. И умная она, и серьезная. К тому же красивая: глаза жгучие с прищуром, брови вразлет, улыбка — с хитрецой. (Фотографию Паша всегда носил при себе.) Долго страдал парень, но в конце концов взял себя в руки.
Она вышла замуж. Прожила недолго и разошлась. И снова хотела вернуться к Паше. Только солдат, переболевший, перемучившийся, нашел в себе силы и мужество на ее покаянное и слезливое письмо ответить решительно: нет!
…Правильно сделал старшина, что вынес два внеочередных наряда заряжающему Драницыну.
Я еще долго брожу по своему городку. Вспоминаю. Даже на самый увал забрел, где стояла банька. Скупой старшина воду выдавал тазиком: тазик — на стирку белья, тазик — на купание. Упаси боже, если лишний тазик израсходуешь…
Возвращаясь к заждавшемуся шоферу, смотрю на зеленую степь, на сопку Бат-Ула, плавающую в синем мареве.
Да, тут мы жили, тут несли свою солдатскую службу. А совсем рядом, в городке за Керуленом, — он отсюда как на ладони виден — текла совсем иная жизнь, жизнь Катюши, но о ней после отъезда Максима мы ничего не знали.
Наверно, правильно говорят, что если ты хочешь узнать историю страны и понять душу народа, если тебя интересуют обычаи и нравы людей — поработай в музее. В Баин-Тумэни прекрасный музей, и я долгие часы проводил в нем. А вечерами мы беседовали с Лодоем — отцом Алтан-Цэцэг.
Лодой — профессиональный партийный работник. Свою нелегкую ношу он нес до тех пор, пока позволяло ему здоровье.
Беседы наши затягивались порой допоздна. Лодою, участнику народной революций, строителю новой жизни, находившемуся всегда на ее быстрине, нравилось рассказывать об отшумевшем времени и о судьбах людских.
От Лодоя я услышал печальную повесть о честном, сильном и гордом батраке по имени Эрдэнэ, о том, как батрак этот — отец Лодоя — вступил в смертельную борьбу с ненавистными богачами, как сам Лодой искал и нашел дорогу в Революцию и как она, Революция, повела его потом к свету, к знаниям, к новой жизни.
Мне подумалось: если я умолчу о жизни Лодоя и его отца, о жизни старшего поколения, то рассказ об Алтан-Цэцэг будет далеко не полным и не во всём понятным. Ведь в судьбах детей всегда есть продолжение судеб отцов и дедов.
В середине зимы над степью пронеслась пурга и обрушились снегопады. Потом нагрянула резкая оттепель и дождь. И следом — лютые морозы. Вся земля покрылась скользким, гулким и жестким ледяным панцирем. Ударит конь копытом — земля гудит, как железная. Не то, чтобы корм добывать — ходить не могли но скользкой ледяной корке ни овцы, ни коровы, ни даже лошади с их крепкими копытами.