— Погода обещает быть хорошей, — предсказал Жамбал-гуай по неведомым для меня приметам.
Прогноз его оказался точным: четверо суток стояла сухая и теплая погода. Даже сильных ночных заморозков не было. Мое беспокойство из-за того, что не взяла теплую одежду, оказалось напрасным.
Во второй половине дня были на горе Баин-Цаган, ставшей знаменитой в тысяча девятьсот тридцать девятом году. Спешились у памятника советским танкистам.
— Давно хотел здесь побывать, — сказал Жамбал, — но все недосуг.
А я подумала: «Специально привез меня сюда, чтобы напомнить: здесь была война, здесь земля полита кровью советских и монгольских людей, святая земля».
Памятник — это танк, поднятый на постамент, склепанный из танковой брони. Надписи: «Танкистам РККА, яковлевцам — победителям над японцами в Баин-Цаганском сражении. 3–5 июля 1939».
У меня в памяти симоновские стихи. Их, наверное, вся Монголия знает — мужественные и простые:
Жамбал снял беретку. Ветер растрепал его белые волосы. Постояли молча. Жамбал надел беретку, вздохнул:
— А там сейчас война. Враг более сильный и жестокий. — И тяжело, по-стариковски, стал садиться на коня.
…Степь. Максим, ты не забыл, какая она, настоящая-то? «Бескрайняя», «просторная», — все это, по-моему, не те слова. Она мне видится, как круг, правильный круг. В какую сторону ни повернись — видишь горизонт. Это совсем недалеко, где небо сливается с землей. И этой видимой чертой, как ходаком, ты опоясан. В ясную погоду круг шире, в пасмурную сужается, в дождливую или снежную — круг становится кольцом, за которым, кажется, и мир кончается. И в этом круге-кольце — ты. И ничего больше. Одному в таком круге жить, поверь, трудно. А степняки живут и работают. Больше того, находят красоту, которую не променяют ни на что другое.
Парторг Жамбал знакомит меня с чабанами, пастухами, табунщиками, верблюдоводами. И для каждого из них находит душевное слово. Получается так, что все, с кем мы встречаемся, а стараемся встречаться именно со всеми, очень хорошие, замечательные люди — герои труда, ударники, передовики. Если даже не ударники, то только пока. Выглядит это примерно так: «Амгалан — чабан. Пока еще не передовик. Но будет непременно. Это же старательный человек». «Дамдинсурэн — о, он добьется больших успехов. Никто лучше его не знает, как надо пасти овец!..»
Я как то спросила:
— Дорогой Жамбал-гуай, ну, а… плохие у нас в объединении есть?
Он бросил на меня хитроватый взгляд и улыбнулся:
— Вам, молодым, всех разложи по сундучкам: в большой сундук — хороших, в средний — удовлетворительных, a в малый — плохих. А люди — не бараньи шкуры, по сортам их не разложишь.
И очень серьезно, и очень твердо добавил:
— Нет, плохих у нас нет!
Подумав еще, добавил:
— Есть, которые ошибаются.
Я поняла: парторг любит людей. Но не ошибается ли он в своих суждениях, прав ли он?
Вот, скажем, Дамдинсурэн, который «добьется больших успехов», а пока не добился их. У него на стоянке мы пробыли часа три. От нестарого еще чабана я узнала такие тонкости, о которых я, зоотехник, знаю лишь в общем и целом. Речь зашла о повышении пастригов шерсти и повышении продуктивности. Дамдинсурэн спокойно и очень коротко изложил мне всю суть проблемы.
— Старые чабаны знают, что водить отары надо так, — неторопливо начал он, — чтобы не овцы проходили через траву, а трава проходила через овец. Поднимай отару пораньше утром и гони ее на восток. Потихоньку сворачивай к югу, а когда станет жарко, гони овец спиной к солнцу, чтобы в их глазах тени были. И старайся держать против ветра — пыль будет относить, и овце не сильно жарко… При такой пастьбе овца всегда будет наедаться досыта.
— Но почему же, — позднее спросила я Жамбала, — Дамдинсурэн, зная такие тонкости, пока не передовик, не ударник?
— Вот и разберись, какие причины мешают. Ты зоотехник, тебе и карты в руки.
Многому мне придется учиться, чтобы что-то полезное нести людям. Вот и Жамбал говорит: «Отвернуться от хорошего легко, научиться хорошему трудно. А ты не бойся, не стесняйся учиться. У людей за плечами опыт. И о нем надо знать».