— По самой простой причине: скотоводы не умеют заниматься садоводством, да и времени у них нет на это, А почвы удивительно как хороши.
— К почвам нужен еще и климат, — осторожно возразил я.
— Климат здесь не райский, конечно, но приноровиться к нему можно. Впрочем, не такой он и плохой. Весны, правда, сухие и буранные. У нас по весне звенит все капелью и ручьями, здесь тоже звенит, только по-иному. — Подумал чуть, добавил — Насчет садов, может, преувеличиваю, а вот хлебные злаки и овощи и даже бахчевые культуры отменные урожаи давать будут. В этом — уверен.
Я спросил:
— Говорят, после демобилизации ты собираешься остаться здесь, в Монголии?
— Говорят — зря не скажут, — усмехнулся он, — а откуда такие вести?
— Земля слухом полнится, — неопределенно ответил я.
— Me скрою: есть такая думка. Осуждаешь?
— Нет.
— Когда последний раз с поручением комбата ходил в город, на всякий случай завернул в наше консульство. Там сказали, что в созданных госхозах и сельскохозяйственных объединениях араты собираются заняться земледелием, да не знают, с чего и как начинать. Земледелие для Монголии — новая, непривычная отрасль хозяйства. Просят у нашего правительства специалистов: агрономов, механизаторов. И технику, конечно. Ну, а какой специалист может быть лучше, чем тот, который уже знает местные условия. Агроному, скажу я тебе, есть где развернуться здесь.
Не последним доводом в его решении остаться в Монголии после демобилизации, подумал я, является, видимо, и дружба с Катюшей. Но об этом промолчал. Сказал о другом:
— Демобилизоваться-то не штука да будет ли демобилизация? Тут бабушка надвое сказала…
Максим ничего не сказал, только зябко поежился. И вдруг заговорил о родителях, о себе, о своей жизни. Многое из того, о чем рассказывал Максим, я уже знал, но слушал со вниманием, не перебивая. Каждому человеку, даже самому скрытному, в какие-то минуты жизни хочется выговориться до конца, излить свою душу.
Родился Максим в двадцатом. Отец его, Сергей Соколенок, комиссар эскадрона из партизанского отряда Петра Щетинкина, незадолго до рождения сына, осенью девятнадцатого года, ушел с отрядом освобождать от колчаковцев Урянхайский край. А оттуда летом двадцать первого в составе экспедиционного корпуса Красной Армии двинулся в Монголию воевать с бандами японского подкидыша барона Унгерна и вышвырнутыми из Сибири осколками разбитых колчаковских полков и дивизий. Об этом Сергей сообщил короткой запиской: «Вернусь домой после того, как напою боевого коня в Керулене».
Нс вернулся комиссар Сергей Соколенок. Он сложил свою голову на монгольской земле за счастье и свободу аратов-кочевников. Как это произошло, Анфиса Михайловна и ее трехлетний Максимка, комиссарский сын, как называли мальчонку в сибирской деревне, узнали лишь два года спустя, когда в Минусинск приехал из Монголии боевой друг Сергея и его ординарец Иван Лядов.
Не на Керулен, не на Селенгу или Толу забросила военная судьба Сергея Соколенка. Сначала он попал в алтайский пограничный городок Кош-Агач, а оттуда о отрядом Карла Байкалова пошел и Кобдокский край на помощь монгольскому революционному отряду Хас-Батора. Отряды объединились. Теперь их действия против банд белого генерала Бакича, енисейского есаула Казанцева и полковника Кайгородова стали более успешными.
В объединенном русско-монгольском отряде насчитывалось немногим более трехсот сабель — горстка по сравнению с белогвардейской саранчой из колчаковских недобитков. Но отчаянные и лихие конники гонялись за белыми бандами и били их и в открытой степи, и в узких речных долинах, и на горных перевалах. Командиры отряда Байкалов и Хас-Батор, комиссар-забайкалец Михаил Широких-Полянский (он воевал в отряде под именем Церенова) да, пожалуй, и все бойцы понимали: пока банды разобщены, словно пальцы растопыренной руки, их нетрудно бить. И очень важно было не дать, чтоб рука сомкнулась в тугой и крепкий кулак.
Однако настал день и час, когда и людям, и коням отряда потребовался незамедлительный отдых. И те, и другие невыносимо устали от длительных переходов и жестоких схваток.
Передышку сделали, заняв в районе озера Толбо-Нур монастырь Сарагул-гуна. И тут случилось то, чего опасались. То ли разведка проморгала, то ли под покровом ночи сумел улизнуть от сторожевой службы какой-то монастырский служитель и добраться до белых, то ли вражеский лазутчик был подослан в монастырь — словом, монастырь оказался ловушкой для отряда. Горы, охватывающие железным кольцом Сарагул-гуну, заняли генеральские банды, в которых оказалось почти четыре тысячи штыков и сабель. И это — против уставшего, потрепанного в боях отряда в триста бойцов. Одиннадцать к одному!