Поздним воскресным вечером он написал письмо с отказом.
Кони остался для России тем же неподкупным и самостоятельным борцом за справедливость, каким считали его миллионы людей.
Кони остался самим собою.
Середина июля 1906 года явилась для Анатолия Федоровича таким же драматическим моментом в его жизни, как тридцать первое марта 1878 года. Один ложный шаг, короткое и податливое «да» вместо жесткого «нет», продиктованное ли желанием удовлетворить честолюбивые надежды, заботой о блестящем будущем или даже неправильной оценкой соотношения реальных политических сил и собственных возможностей, могло лишить его таким трудом завоеванного авторитета.
Кони выстоял.
Напрасно пытался повлиять сам Петр Аркадьевич Столыпин на старого сенатора, принимая его у себя на даче, на Аптекарском острове, возле Ботанического сада.
— Перед государем три дороги, — говорил Столыпин. — Путь реакции. Его последствия непредсказуемы. Кадеты. Они себя скомпрометировали — поторопились подписать Выборгское воззвание. Государь никогда не пойдет на то, чтобы вручить им власть. Остается третий путь, либеральный. Момент исторический — если в правительство войдут авторитетные либералы, можно будет удержать государя от впадения в реакцию. У вас, дорогой Анатолий Федорович, европейское имя, в вас верят. И, наконец, в жизни отечества бывают моменты, когда каждый гражданин должен проявить свой патриотизм…
Кони сделалось грустно: заговорили о патриотизме, когда вокруг все горит.
— По части моего патриотизма, — сказал он, — я думаю, никаких сомнений не может возникнуть. Ни личные, ни карьерные соображения никогда не заставляли меня отступить от службы интересам русского народа. Что же касается министерства… Пройдет несколько дней, и потребуется оправдать свое имя не словами, а делами. И тут я не вижу никаких перспектив. Отмена смертной казни…
— На отмену смертной казни государь никогда не пойдет, — прервал Петр Аркадьевич. — И давления на себя в этом вопросе не допустит.
— Я невольно был бы вовлечен в борьбу с мятежом, а политические процессы вызывают массу нареканий на деятельность судей. За всю жизнь я не вел ни одного политического процесса и в этой области совершенно некомпетентен.
Столыпин хотел что-то возразить, но Анатолий Федорович продолжал:
— Вы говорили об остроте момента… Совершенно согласен с вами, Петр Аркадьевич. И считаю, что при плохом состоянии здоровья недобросовестно браться за серьезную деятельность в роковые эпохи.
На этом и закончилось их первое свидание. Столыпин сумел произвести на Кони впечатление «вполне порядочного человека, искреннего и доброжелательного», но не смог растопить в душе Анатолия Федоровича лед недоверия к своему плану обмана России «правительством либералов». Еще несколько дней Кони испытывал нажим своих друзей. «Милый голубчик, — говорил ему граф П. А. Гейден взволнованным голосом, — не отказывайся, умоляю тебя. Я готов встать на колени. Ведь от твоего согласия зависит осуществление всей комбинации».
А «комбинация» обещала быть пикантной. Сам Гейден, член ЦК кадетской партии, говорил потом, что их приглашали на роль наемных детей при дамах легкого поведения. И странным представляется его настойчивое давление на Кони.
Вел Кони и новые долгие беседы с Петром Аркадьевичем, но остался непреклонен.
В разговоре с Кони Столыпин хитрил, не раскрывал все карты. С Гучковым и Львовым он был более откровенным и «высказал им, что не только о парламентском режиме не может быть речи, но и что нынешний образ правления вовсе не конституционный, а лишь представительный, причем министерство не должно руководить государем в пределах программы, а должно явиться исполнителем воли в принятых государем пунктах программы».
Во что вылилось руководство Петра Аркадьевича кабинетом министров, хорошо известно. Словами «столыпинская реакция» обозначен целый период русской истории. С 1906 по 1911 год.
Кони — герцогу Мекленбург-Стрелицкому:
«1906, июля 24, Курорт.
Вслед за распущенней государственной Думы, я совершенно неожиданно, попал в целый вихрь политических переговоров, объяснений и мучительного, в нравственном и физическом отношении «хождения вокруг да около». Хотя мое решение с самого начала было вполне определенное, но тем не менее мне пришлось провести много тягостных дней в Петербурге, тем более тягостных, что они освещались далеким заревом Свеаборга и Кронштадта».