Теперь уже стали «возносить хвалы» Николаю II. Великий князь Константин Романов, президент академии прислал Анатолию Федоровичу, с просьбой отредактировать, проект послания самодержцу:
«Великий Государь.
…неизреченно осчастливленные мудрым твоим решением относительно воспрещения казенной продажи водки навсегда, горячо молим Господа о твоем здоровья и благоденствии.
Но просим, Великий Государь, Союзу трезвенников, если он дерзает, сказать, что запрещением продажи одной только водки не будет завершено начатие Тобою светлого дела отрезвления русского народа. Отсутствие в продаже водки вызовет неминуемый переход к употреблению пива и притом, с целью достигнуть опьянения, в больших количествах. От пива проистекут для народа не меньшия бедствия и болезни, чем и от водки.
Содействуя развитию алкоголизма, под обманчивым видом легкого и будто бы питательного напитка, пиво будет заглушать своим тяжеловесным дурманом духовные способности русского человека и сделается привычным напитком для женщин и даже детей — станет расстилать перед населением гибельный путь вырождения.
Повели, Великий Государь, прекратить продажу пива навсегда и тем укрепи трезвость и трудовое благоденствие в нашей великой родине».
Кони отнесся к проекту со скепсисом, править не стал, написал президенту:
«Зачем в таком маленьком обращении трижды употреблять выражение «Великий Государь»? Не постеснялся высказать свои сомнения ближайшему родственнику «Великого».
Летом 1908 года Кони приезжает в Берлин — посоветоваться со здешними медицинскими светилами о своем здоровье. Пока ходит в клинику на консультации, успевает посетить несколько спектаклей, слушает оперетту Оскара Штрауса «В вихре вальса». Замечает, как за последние годы изменился Берлин — насколько более броской, внешне яркой стала жизнь в этом, недавно еще скучном, бюргерском городе. Как потеснили буржуа и преуспевающие капиталисты обладателей звонких титулов! И в лучших театральных ложах, и в фешенебельных ресторанах… Да и немецкая литература, отличавшаяся сдержанностью чувств, и театр — как стали похожи они на французские! «…какие роскошные постановки, какая «откровенность исполнения», — пишет Анатолий Федорович.
Уже давно задумывается он над судьбой мировой культуры. Его тревожит искусство декаданса, его тревожит судьба современного мира. «Двадцатый век влетает в мир на автомобиле, освещенный электричеством и вооруженный самыми усовершенствованными орудиями для истребления тех, кто имеет несчастье быть слабым… А что везет он в своем багаже, столь легком на вид? Кто проводил его к заставе и чей величавый образ встретил его за нею?» — писал Кони еще в 1901 году.
Его волнуют и отступления от нравственных норм в некоторых произведениях русских писателей. «Боже мой! — восклицает он в одном из писем. — Во что превращается наша изящная (?!) литература — литература Гончарова, Тургенева!.. В 9-й книге «Шиповника» есть повесть Сергеева-Цепского «Печаль полей». Стр. 84–90 превосходят все. что я читал по сладострастию мучительства. Это какой-то русский маркиз де Саад демократического склада…»
Оп возмущается Федором Сологубом, скорбит по поводу «Последней страницы из дневника денщика» Валерия Брюсова.
Яростный ревнитель чистоты русского языка (Кони говорил, что «язык — величайшее достояние народа, литература — воплощение языка в образах»), он возражает в академии против присуждения медали Борису Зайцеву. считая, что у него «деланный, вымученный язык». Ивана Шмелева (автора романа «Человек из ресторана») он называет «писателем одной книги».
Д. Мережковского Кони высмеивает за примитивное толкование исторических образов, за то, что «топкий и хитрый царедворец» Пален, например, опрощен и примитивен в его романе и выражается, как половой в трактире: «Не хотите ли стакан лафиту?»
…Немецкие врачи нашли здоровье русского сенатора расстроенным и уложили на больничную койку. Лечить сердце. У Кони появилось много времени на то, чтобы побыть наедине с собою. Вот тут он особенно остро почувствовал себя «путешественником, опоздавшим на поезд». Оторванный от родины, от друзей, хоть и среди милых, но совершенно чуждых по духу немцев Кони затосковал, впал в грех уныния, как говорил ему когда-то протоиерей Стефанович из Казанского собора. Снова в голову полезли назойливые мысли о смерти. «Под конец жизни, — пишет он из больницы Савиной, — (а мой, по-видимому, очень близок) и оглядываясь назад, мало видишь людей, которые до последних дней сохранили притягательную силу духовной прелести, физического обаяния и умения воздействовать на душу. Когда немного остается существовать — вспомнишь, что нужно покинуть — с сожалением природу, искусство и очень немногих людей. Дав мне жизнь в России, природа в Вашем лице дала мне высокую возможность насладиться и восхищаться искусством».