Но, жалуясь на свое здоровье, Анатолий Федорович посылает Марии Гавриловне свои воспоминания о Льве Николаевиче Толстом, опубликованные в приложении к «Ниве», с просьбою «прочесть и сказать… мнение». Он с некоторым, не свойственным ему кокетством даже журит Савину за то, что в ответных письмах вместо серьезного мнения о своей статье получил лишь «знаки внимания». Трудно осуждать Кони за такую настойчивость — мнением Савиной он искренне дорожил. Его друзья, крупнейшие представители русской культуры — Некрасов, Гончаров, Достоевский — ушли в мир иной, Толстой был болен. Болел и Стасюлевич.
Стасов, с которым они сошлись, состоя почетными академиками Разряда изящной словесности, пугал Кони излишней пристрастностью, субъективностью некоторых своих оценок. Да и был уже неудачный опыт — когда-то Кони послал Владимиру Васильевичу свой очерк о Горбунове, а ответа не дождался…
Интуиция не подвела Анатолия Федоровича — Стасов относился к нему не слишком дружелюбно. Очевидно, сказывался колоссальный перепад темпераментов: внешне всегда холодный и спокойный рационалист Кони, открывающий душу лишь ближайшим друзьям, и взрывчатый, эмоциональный, увлекающийся Стасов…
«Я все до сих пор в величайшей нерешительности насчет того, что мне писать Кони о его статьях про Горбунова, — и все продолжаю ничего ему не писать. Просто сделаешь себе нового врага, особливо — при его двоедушии, затаенной злобности и полном непонимании всего «художественного» в самом деле: но думаю, возьму да напишу ему всю правду, как что думаю, разделив письмо на три §§:
Я; вы; он.
А там, пускай он, Кони, думает про меня что хочет».
Стасов, безусловно, пристрастен. Очерк Кони о Горбунове написан уверенным, талантливым пером и получил высокую оценку многих современников.
Годом раньше Стасова Г. Иолс писал из Гейдельберга М. М. Стасюлевичу: «По пути из Берлина сюда читал прелестную статью Кони (в ноябрьской книге) о Горбунове и благодарил в душе автора за то, что он мне помог хоть на несколько часов отвлечься от тяжелого чувства, в котором я находился, садясь в вагон. Мне в особенности нравится это умение просто и в немногих словах отметить существенное в людях и произведениях, — полная противоположность фразистости и цветистости некоторых писателей с хорошими тенденциями, взявшихся изображать «эпоху великих реформ».
В 1924 году на заседании по поводу столетнего юбилея В. В. Стасова председатель юбилейного комитета Кони отдаст в своем вступительном слове дань глубочайшего уважения замечательному художественному и музыкальному критику: «Вот его речь — яркая и подчас резкая — без уклончивых условностей и заносчивых недоговорок; она вся проникнута тем, что называется «esprit decombativite» — духом борьбы, с пожеланием себе и своим единомышленникам «на враги победы и одоления», без мягко высказываемых мнений, но с решительными приговорами, в которых он под влиянием гнева или восторга бросает удары направо и налево, не, стесняясь эпитетами и увлекаемый желанием, по собственным словам, «пофехтовать с противником». Неугомонный и пытливый до глубокой старости ум его с высоким и разносторонним образованием отзывается на все стороны жизни, так или иначе находящие себе отражение в искусстве или ученых исследованиях».
«Указ правительствующему Сенату
Наших Тайных Советников, Членов Государственного Совета, Сенаторов: Кони и Шмемана в справедливом внимании к просвещенному и отменно-полезному участию в трудах Государственного Совета, Всемилостивейше жалуем в Действительные Тайные Советники, с оставлением их Членами Государственного Совета и в звании Сенатора
Николай
В Царском Селе, январь дня 1910 г.
Статс-секретарь А. Танеев».
Действительны!! тайный советник… Вторая ступенька на длиннейшей иерархической лестнице российской бюрократии. Забыты и прощены старые «грехи» — дело Засулич, либеральничанье в Сенате с иноверцами. Забыты? Анатолий Федорович не обольщался. Так же как и Столыпину в 1906 году потребовалось его имя в составе кабинета министров, так и сейчас совсем не из большой любви и симпатии Николай пожаловал его в действительные тайные вместе с мало кому известным Шмеманом. Надо было продемонстрировать России и Европе, что либералы, даже такие строптивые, как Кони, не порывают с правительством после кровавой расправы с революцией 1905 года, не отказываются демонстративно от «жалуемых» им милостей.