Теперь больное здоровье не мешало ему так много, с таким напряжением работать и в верхней палате, и в думе, и в десятках всяческих советов и комитетов. И преподавать.
Двадцать четвертого февраля Мария Гавриловна Савина ждала Кони на своем бенефисе в Александрийском театре. Отмечали 35-летие ее сценической деятельности. Но своего доброго друга «Кента» Савина в театре не увидела. В этот день Кони выступал в Общем собрании Государственного совета дважды и во время второй речи потерял сознание от крайней усталости. После короткого замешательства его привели в чувство, но вместо того, чтобы полежать в одной из комнат дворца, как советовал врач, Кони продолжил выступление. А вечером заставил себя выступить в Комиссии о старообрядцах, зная, что у этих, гонимых властью, людей слишком мало заступников.
Долгая служба в чиновничьем аппарате сделала из Кони дипломата. Он знал теперь, что некоторые крепости можно брать только длительной осадой, и если при этом у тебя совсем мало союзников, надо постараться, чтобы и явных врагов было поменьше.
Выступая в Мариинском дворце с проектами, против которых, как он знал, не замедлит ополчиться большинство членов Государственного совета — и правые, и центр, и левые (в применении к Государственному совету такое деление вообще было весьма условным), Кони не упускал случая завербовать себе сторонников, даже прямою лестью:
«…Верхняя палата, — говорил он в одной из речей, — состоящая из умудренных опытом жизни и по большей части прошедших школу управления людей, не только выборных, но и призванных с министерских кресел, с постов генерал-губернаторов и т. п., — из людей, стоящих вне острой борьбы партий и в некотором отдалении, помогающем обнять взором вопрос в его совокупности и соотношениях».
Но ни выборные, ни призванные в Государственный совет, как правило, не хотели «обнять взором» вопрос ни в его совокупности, ни в его соотношениях. Они «завалили» даже такой «частный» вопрос, как вопрос об упразднении тотализаторов на конских состязаниях.
Два дня, 2 и 4 марта 1909 года, в заседаниях Общего собрания Государственного совета обсуждали эту проблему.
Видя, что никакие аргументы в защиту общественной нравственности, никакие ссылки на прислугу, обкрадывающую хозяев, на приказчиков, совершающих растраты, на рабочих, закладывающих одежду и пускающих по миру семью, ворующих инструменты, не воздействуют на «мужей», призванных печься о благе народа, Кони сослался на самодержца:
«В 1889 году на докладе министра внутренних дел о тотализаторе император Александр III написал: «Это огромное зло, безобразие и развращение не только публики, но и администрации скакового общества». Казалось бы, что этими ясными, твердыми и определенными словами раз навсегда решена судьба тотализатора в России. Однако он существует до сих пор в благосклонных условиях жизнеспособности, обещающей долгие годы беспечального житья».
— Что же произошло с тех пор? — вопрошал Кони. — Изменился тотализатор или ошибался «могущественный автор резолюции»?
Кони привел поразительные примеры нравственного разложения людей, которые, как рой мух, облепили это грязное «предприятие». Доходы одного только московского тотализатора дошли до двух с половиною миллионов, а оборот — до двадцати четырех.
— Это зло существует, однако, за границей, скажут нам… Но зачем же нам следовать примеру Западной Европы в том, что есть в ней дурного? Почему нам не пойти своим путем, а не прививать к молодому русскому пароду, который весь еще в будущем, печальных обычаев роскоши и страстной погони за наживой. Мы так долго и упорно стремились не подражать другим заграничным образцам, признанным, однако, впоследствии полезными, что весьма желательно приложить это упорство и к культуре на русской почве тотализатора.
«Все это, — говорят нам здесь, — ничто перед успехами конезаводства и улучшением конской породы!» Но, господа, возможно ли допускать улучшение конской породы ухудшением и развращением людской породы?…Я предчувствую, что мне, быть может, укажут на неприменимость моих соображений к вопросам государственного хозяйства и упрекнут меня в том, что в стенах Государственного совета я говорю не как государственный человек. Не стану оправдываться…
Бывают случаи, когда государство должно приносить свои интересы в жертву своим нравственным обязанностям.
Перед кем метал он бисер? Неужели надеялся, что словом — пусть это слово и умно и страстно — можно заставить членов Государственного совета изменить своим крепостническим идеалам? Да, именно крепостническим, потому что «Манифестом 19 января 1861 года» было уничтожено крепостное право, но продолжала жить психология крепостничества, которую нельзя отменить ни манифестом, ни указом. И печать этой психологии осталась лежать на России. Она проявлялась в ее строе, в образе мыслей старой помещичьей аристократии и в образе действий новой буржуазии. В крестьянской общине, которую решил уничтожить Столыпин… Влияние помещичьей психологии не могло пе сказываться всего через пятьдесят лет после крестьянской реформы в такой, все еще крестьянской стране, как Россия.