Так неужели Кони, «прожженный опытом жизни», надеялся, что Государственный совет прислушается к его гневным словам и отменит тотализатор — такое же «предприятие», какими владели многие члены Государственного совета? Нет, в таких делах и сам царь не был для них авторитетом. Но Кони и не надеялся на понимание обитателей Мариинского дворца. Он обращался через их головы к просвещенной России, к тем, кто, как и он сам, стремился к нравственному возрождению народа.
«Финансовая Комиссия Государственного совета, рассматривая смету Государственного Коннозаводства, выразила пожелание, чтобы правительство вновь обсудило вопрос о возможности упразднения практикуемой на конских состязаниях игры на тотализаторе. После оживленных прений в заседаниях Общего собрания Государственного совета, пожелание это отклонено».
Характеризуя представителей русской бюрократии после революционных событий 1905 года, один из участников этих событий писал: «Со старцами часто бывает, что пока человек на службе, при постоянном своем деле (или безделье), то он держится еще бодро; а как отпразднует пятидесятилетний юбилей или выгонят в отставку за прежние грехи, — он сразу разваливается, оседает, забывает вставлять по утрам расхлябанный искусственные челюсти и делается как бы живым мертвецом».
В первые десятилетия XX века аппарат государственной власти катастрофически разладился. Смены кабинетов, министерские перетряски удручающим образом влияли на работоспособность чиновников, больше занятых устройством своих дел, чем выполнением служебных обязанностей.
Лишь одна из множества функций государственной власти выполнялась неукоснительно — карательная. Но, ревностно выполняя ее, чиновник знал, что он не просто служит «царю и отечеству», а защищает себя лично.
Мрачная хроника тех лет донесла до нас не только широко известные расстрелы в Петербурге и Москве, в Сибири. Хватали первых попавшихся.
Арестовали группу лодзинских фабрикантов за выплату рабочим денег за забастовочные дни, обыскивали похоронные процессии. Один урядник в Самарской губернии ухитрился арестовать целый санитарный отряд, направлявшийся на борьбу с холерой. Избивали до смерти рабочих, предварительно затолкав им в рот пачки революционных прокламаций. Сотни людей, не выдержав истязаний в тюрьмах и охранных отделениях, кончали жизнь самоубийством.
Больше всего был потрясен Кони известием о том, что казнят малолетних. В Москве в сентябре 1909 года повесили гимназиста Морозова, надев петлю на шею, когда он был в обмороке. Расстреляли четырех несовершеннолетних в Батуми.
Кони предпринимает несколько попыток спасти жизнь приговоренным к смерти детям: «Чрезвычайно рад я, что Вы разделили мое мнение о необходимости помиловать… школьников. Я специально посетил по этому поводу министра юстиции, моего старого ученика по Училищу правоведения, и уговаривал его сделать это; я виделся с… Нарышкиной (т. н. «Зизи») перед ее возвращением в Царское, где она гостит у царской семьи, и просил ее, в той или другой форме, передать мои мысли Государю… В бесполезности личных писем Г[осударю] я уже имел случай убедиться. Постараюсь при первой возможности (время еще есть) подействовать на Столыпина».
Да, о бесполезности обращения к государю Кони сказал точно. Когда по единоличным распоряжениям генерал-губернаторов Гершельмана, Скалона и некоторых других людей стали казнить без всякого намека на суд и следствие, Сенат установил полнейшую законность таких казней на основании параграфа об исключительном положении, который дает генерал-губернатору право лишать жизни, лишь бы он доводил об этом до сведения императора. Было установлено, что условие это Гершельман и Скалой выполняли, а следовательно, мотивов для привлечения их к суду не было, а, наоборот, было достаточно поводов для награждения за усердие на службе.
Самодержавие, писал Анатолий Федорович, «перестало существовать, хотя бы и мнимо, на пользу России, а стало довлеть самому себе, как бездушный идол, который наводит страх только до тех пор, пока смелая нога решительным пинком не повергнет его в прах».