Кони не остался равнодушным свидетелем того, как сложится судьба политических заключенных. Он не верил царскому манифесту, не верил обещаниям о конституции. «Ее нет, — должен я сказать, — и неопределенные, туманные, двуречивые обещания 17 октября даже и сами по себе не представляют ничего прочного, несмотря на уверения — лживые, противоречивые (прилагаю вырезку) и легкомысленные нашего премьера… Ее нет, и будет ли она, я не знаю и удостоверить не могу».
Он иронизирует: «Петр писал про Алексея: «Ограбил меня господь сыном», а мы можем сказать: «Ограбил нас господь правительством».
В начале 1911 года Столыпин нарушил статью 87 Основ законодательства, предусматривающую определенный порядок принятия новых законов. (В 1906 году, применив эту статью нового законодательства, Столыпин взялся за проведение своей аграрной реформы.) Премьер-министр сослался на некоторые другие статьи (208 к 210), дающие право министрам «при наступлении общей и видимой опасности» принимать решительные меры, не влекущие ответственности за превышение власти.
Кони сразу же понял все гибельные последствия для страны такого явного нарушения правового порядка. Статьи общего наказа министерствам, приведенные премьером в свое оправдание, никакого отношения к законодательной деятельности не имели.
«Действия Столыпина, — писал Анатолий Федорович, — не только беззаконны, не только компрометируют царя, но просто глупы, ввиду своих неудачных последствий.
Сегодня я подписал запрос председателю совета министров о его незаконном поступке. Будь что будет, но я не хочу примыкать к группе холопов, вся мысль которых балансирует между капитулом ордена и Государственным Казначейством».
Двадцать четвертого марта Кони выступил в Госсовете.
— Раз это правительство решается пользоваться одной статьей закона для того, чтобы обойти другую, вопреки прямому смыслу закона, то оно и создает этим соблазнительный пример для всех вообще граждан государства.
Если председатель совета министров признает возможным таким образом применять Основные законы империи, то чего же ожидать от губернаторов, начальников уездов, становых приставов и прочих?
Не обратится ли предоставленная Государственному совету свобода законодательной работы, — тут Кони сделал паузу и обвел долгим взглядом внимательно слушавших его коллег, — в свободу грамматических упражнений?
Государственный совет разделил взгляд Анатолия Федоровича, высказанный в этой речи.
А газета «Петербургские ведомости» от 27 марта, помещая его речь полностью, сделала примечание от редакции: «Ввиду важного принципиального значения этой речи, которую мы в последнем нумере поместили лишь сокращенно, даем ее теперь в полном объеме».
Несколько раньше Кони предпринимает серьезную попытку хоть как-то облегчить положение политических заключенных. Эта попытка сама по себе знаменательна потому, что Анатолий Федорович был убежденным противником насильственных методов свержения власти и любого проявления террора. Но он знал, что террор властей превосходит все представления о жестокости.
К началу 1909 года тюрьмы и крепости России все еще были переполнены политическими заключенными.
В феврале Государственный совет обсуждал одобренный думой проект закона о введении условно-досрочного освобождения.
Кони, поддержанный тремя членами Государственного совета, в том числе Н. С. Таганцевым, предложил распространить условно-досрочное освобождение и на тех осужденных, которые отбывают наказание в крепости, то есть на политических заключенных.
Это предложение вызвало яростные нападки.
Кони — А. А. Шахматову:
«Воображаю, как возмутили бы Вас отвратительные инсинуации г. Щегловитова против меня и Таганцева по вопросу о распространении досрочно условного освобождения на политич[еские] преступления…»
Поправка была отклонена.
Выступая против закона об условно-досрочном освобождении, член Государственного совета П. Н. Дурново, бывший директор департамента юстиции и бывший министр внутренних дел, сказал:
— Причисляя себя к средним русским людям, которые не воруют и не грабят, я думаю, что мы, средние люди, приветствовали бы всякий закон, который бы дал нам по нашему разумению возможность думать, что преступление, воровство, грабеж будут уменьшаться вследствие этого закона. Но в данном случае мы, я думаю, никакой цели не достигнем, никаких результатов не получим.
Нет, Кони никогда в своей жизни не равнялся на среднего человека — только на лучших представителей народа. Его отповедь Дурново, который рискнул в своей речи сослаться на Петра I, была блестящей:
— Имел ли Петр в виду, «что закон должен удовлетворять взглядам и вкусам среднего человека, идя в уровень с его воззрениями и выражая их повелительным образом»? Или же Петр принимал в соображение глубокие потребности родины во всем их объеме, хотел двигать ее вперед и побуждать от скудного настоящего переходить на путь к лучшему будущему?.. Если бы он хотел в своем законодательстве удовлетворить одни лишь вкусы и желания среднего русского человека, вкусы и желания которого рекомендовались здесь, как регулятор законодательной деятельности, то можно представить, в какие формы вылилась бы русская жизнь при нем… Ведь этот средний человек во времена Петра слепо и жадно стоял за старое, отворачиваясь от всякого новшества, считая его выдумкою и порождением антихриста… Но Петр, по выражению поэта, «не презирал страны родной, а знал ее предназначенье». Поэтому он вел ее бодро вперед по пути государственного творчества, не обращая внимания на ропот среднего русского человека и имея в виду лучшего русского человека со всеми богатыми задатками его духовной природы. Вот почему средний человек не может служить мерилом и оценкой для нового закона. Такой человек… желает прежде всего, чтобы закон оставил его в покое, не трогая и ни к чему не обязывая.
Когда, закончив речь, он садился, раздались аплодисменты. Но Кони понимал, что это сиюминутное выражение одобрения можно отнести лишь к эмоциональному воздействию его речи. Утихнут овации, председательствующий предложит вотировать и поправку завалят — никакие мимолетные эмоции не заставят «звездоносцев» проявить сочувствие к заключенным в крепости.
Поправка о распространении условно-досрочного освобождения на заключенных в крепости была отвергнута.