Но ни Лопухин, ни Покровский не потянулись за столь большой редкостью. Владимир Борисович достал из нагрудного кармана папиросу, продекламировав:
— «Папироска, друг мой тайный, как тебя мне не любить…»
— «Не по прихоти ж случайной стали все тебя курить», — подхватил Кони и с удовольствием пустил колечки дыма. — Еще маленьким мальчиком я слышал эту песенку у себя дома. Как хорошо ее пела Дарья Михайловна Леонова. Вам это имя, конечно, ни о чем не говорит?
— Ну как же, — откликнулся Лопухин. — Прима Александринки.
Покровский, сосредоточенно что-то обдумывающий, вдруг сказал:
— Если бы у правительства нашего последнего монарха была государственная воля, железная воля, о которой вы изволили сказать господину комиссару, и желание консолидировать общество, трагедии бы не произошло.
— Правительство делало все, чтобы возбудить неудовлетворенность и раздражить интеллигенцию, — сердито сказал Кони. — Чтобы вызвать в ней жажду крушения строя! А надо было разумно воспитывать народ в идеях справедливости и порядка. А теперь все идет прахом. Народ чужд всему, кроме мысли о земле. Русскому человеку нечего беречь. Это еще Достоевский сказал.
— Как это? — пожал плечами Покровский. — А наша история, наши культурные ценности?
— Русский народ был всего лишен!
Хозяйка принесла на веранду поднос с чаем. Мило улыбнулась:
— Господа, неужели не о чем больше поговорить? Политика, политика, только политика…
— Есть и еще любимая тема, — сказал Лопухин. — Догадайтесь?
— Еда, — невесело отозвался Николай Николаевич. — С каким воодушевлением теперь рассказывают о званых обедах…
Хозяйка разлила чай в простенькие белые чашечки. Заметив, что Анатолий Федорович внимательно их разглядывает, сказала:
— Наш фамильный сервиз мы оставили в городе. Последний… Остальные там же, где ваша Библия.
— Я смотрю не на чашки, а на чай… Настоящий чай прекрасен в любых чашках.
— Да, чай китайский, — с гордостью сказал хозяин. — Подарок одного английского дипломата. Мне так надоели все эти суррогаты кофе, травяной чай, лепешки из маисовой муки. Не поверите, мы с женой достали из киота остатки наших свадебных свечей и обжаривали ими раскаленную сковородку, чтобы печь лепешки! А сахарин! — Владимира Борисовича передернуло. — Какой ужасный привкус!
— А вы не пробовали гомеопатические «крупинки»? — спросил Кони. — Они же в сахарных оболочках! Я питался ими целую неделю. От доктора Ротштейна остались. Милейший был человек Михаил Николаевич. Адрес его помнить буду вечно — Невский, сто восемь, квартира двадцать три…
Чай пили медленно, растягивая удовольствие.
— Сегодня какой день? — вдруг спросил Лопухин.
— Пятница, — ответил Покровский.
— Пятница, пятница… — задумчиво повторил Владимир Борисович. — По пятницам у Излера пекли «Настоящие русские», «Нескучные». «В добрый час», «С фиоритурой»…
— На последних вы ошиблись, — улыбнулся Кони. — «С фиоритурой» у Ивана Ивановича Излера подавали в четверг, а по пятницам бывали «Бодрые»…
— Бог ты мой! — с сожалением воскликнул Покровский. — Ведь я ни разу ire побывал в этом ресторане!
— Все, Николай Николаевич, упустили-с… — Лопухин смотрел на Покровского с сожалением. — Навечно упустили! А какие были пироги, какие пироги! По воскресеньям «Расстегаи излеровские», «Безопасные» и «Музыкальные». В понедельник — «С рыбкой-с»! «С живыми картинками», «Успокоительные»…
— Володя, — с укором сказала хозяйка, — остановись. Разве «там» остались навсегда только излеровские пироги?
— Нет, нет, ты не права! — Лопухин был возбужден. — Излеровские пирожки… они такие осязаемые, конкретные, что ли? Обеды у Донона скоро забудутся, а это…
Покровский смотрел на хозяина с завистью. Кони, заметив это, «подбавил жару»:
— А помните субботние пирожки, Владимир Борисович? «Пчелка, или Что в рот, то спасибо», «Фельетон без писем», «Без рассказа».
— Это все скоромные, — кивнул Лопухин. — А по средам постные: «Из рыбы, но со вкусом», «С загадкой», «С боровичками»…
— Хватит, господа! — взмолился Покровский. — Не занимайтесь самоистязанием.
— Слушайте, слушайте. Придет время, и рассказы-вагь-то об этом некому будет, — сказал Анатолий Федорович. — У Ивана Ивановича невкусных пирогов не было. Великие князья к нему заезжали. Пирожок стоил пять и десять копеек. Были специальные «утренние» пирожки…
— А «Кларнет-солист», а «Вечера Новой Деревни»! — не утерпел Лопухин. — Их пекли каждый день… — Он вдруг провел рукой по лицу, словно попытался отогнать от себя навязчивые воспоминания, и вздохнул. — Не знаю как мы будем жить дальше. Деньги кончились. Еще, слава богу, афонские монахи помогли.