Оживление вызвали два сенаторских мундира Кони. Почти новенькие — надевал он их считанное число раз, только на приемы к царю да на торжественные заседания — мундиры выглядели по-театральному нарядными в слабо освещенном кабинете. Как будто их только что принесли из костюмерной.
— Да, мундирчики баские! — с восхищением сказал третий чекист, с момента своего прихода не проронивший ни слова. «Крестьянин-сибиряк», — определил Кони, услышав это характерное словечко. И весь облик у него был крестьянский — спокойное, круглое, чуть скопческое лицо, живые, с хитрецой глаза, спокойные движения.
— Вот уж красиво-то бывало, когда они все разом в этих мундирах собирались!
— Смотри, Егоров, — усмехнулся старший. — Больше, может, и не приведется.
«…Взято: документы и переписка, денег сорок пять тысяч триста девяносто рублей, три золотые медали Академии наук, три жетона золотых, 7 рублей серебр., коробочка с медалями, значками и две звезды серебряных запечатанных. Два мундира форменных.
Заявлений на неправильности, допущенные при производстве обыска, нет.
Комиссар Комиссии Кондратьев».
И две подписи: одна — А. Кони, другая — неразборчивая… Большую медную цепь мирового судьи внести в список вещей почему-то забыли.
Ночью в камере ему не спалось. Он был уверен, что недоразумение быстро разъяснится и перед ним извинятся. Но все равно на душе было горько.
«Вот так всегда в России, испокон веков, — думал Анатолий Федорович, — вместо того, чтобы крепко поразмыслить о последствиях, все взвесить — поторопятся, впопыхах наделают неловкостей, потом извиняются. Но разговоры-то пойдут — на каждый роток не накинешь платок…»
Особенно неприятно ему было думать о том, что кое-кто из знакомых, качая головой, скажет: «Ну вот — я же говорил вам… А вы им лекции про нравственные начала читаете. Советовали вам за границу уехать. Ехали бы, пока не поздно, — приглашают же европейские университеты…»
Недоразумение обнаружилось уже на следующее утро.
«Служебная записка. Подлежит немедленной передаче по назначению.
Тов. Беляев. С максимальной внимательностью прошу установить причины недоразумения с очень уважаемым А. Ф. Кони и о результатах поставить меня в известность. Б. Каплун».
«Возвратить по ордеру 9871 гр. Кони: мундира сенаторских 2, брелоки, медали. Медную цепь конфисковать.
Конфисковано согласно распоряжению тов. Жданова 25/1—1919 г. Товарищ народного Комиссара по просв. З. Гринберг».
Перед Анатолием Федоровичем извинились.
Осенью 1919 года в Чрезвычайной Комиссии забот было много — белый террор, саботаж, козни разведок Антанты… Не хватало людей, особенно людей с опытом революционной работы. Учиться приходилось «на ходу», многие рядовые сотрудники были взяты из революционно настроенных солдат, призванных из самых дальних уголков России. Где уж им было знать, кто такой Кони!
Почти целый год после этого памятного дня между советскими учреждениями шла переписка по поводу недоразумения с арестом Кони.
«Комиссариат народного просвещения. 27 ноября 1919 г.
Отделу народного образования при Петроградском Совдепе стало известно, что отобранные у известного общественного деятеля почетного академика А. Ф. Кони при его аресте вещи до сих пор не возвращены, несмотря на ордер Чрезвычайной Комиссии за № 2087.
Академик А. Ф. Кони является популярнейшим общественным деятелем, работающим с давних пор в тесном контакте с Наркомпросом и сыгравшим видную роль при демократизации преподавания. Читая лекции во многих высших учебных заведениях в Пролеткульте и в пролетарском железнодорожном политехникуме, он всюду пользуется огромной популярностью в пролетарских аудиториях.
Имея в виду все вышесказанное, Компрос убедительно просит вернуть А. Ф. Кони отобранные вещи и медали, которые представляют из себя ценность исключительно, как память о научной деятельности.
Член коллегии З. Гринберг».
И наискось — резолюция Д. Шрима:
«В отдел Управления.
Нужно выяснить причины, почему гр. Кони не возвращаются вещи. Нет ли тут беззаконного поступка какого-либо лица».
О том, каким авторитетом пользовался Анатолий Федорович в среде петроградских писателей, говорит такой эпизод.
…В феврале 1921 года «Известия Петросовета» напечатали рецензию на только что вышедшую книгу — «Дракон. Альманах стихов». Рецензия была язвительной. Особенно досталось двум дамам — М. Тумповской и Ирине Одоевцевой. «Обе умеют писать стихи, — писал автор, укрывшийся за псевдонимом «Эго», — и, вероятно, не хуже стихов вышивают салфеточки на столики и подушечки для диванчиков. Тумповская вышивает мечтательные и фантастические узоры, а Одоевцева любит «гумилевщину»…»