Одним из самых серьезных дел, которыми пришлось заниматься Анатолию Федоровичу в Харькове, было «дело о подделке серий» — выпуск на 70 тысяч поддельных ценных бумаг. Расследование началось еще до приезда Кони в Харьков. Заподозренными оказались несколько человек — изюмский предводитель дворянства Сонцев, помещик Карпов, дворянин Щепчинский, бахмутский уездный предводитель Гаврилов, отставной гусарский полковник Беклемишев, мещанин Спесивцев и другие, названные сознавшимся в подделке мещанином Коротковым, резчиком Гудковым и гравером Зебе. При обыске Сонцев пытался застрелиться, а затем признал свою вину и показал на всех остальных, Карпов умер в тюрьме: ему прислали бурак с отравленною икрою. Протокол о вскрытии пропал бесследно, не удалось даже выяснить, кто принес заключенному икру. Гаврилов и Беклемишев, осужденные уголовной палатой и сенатом, были оставлены Государственным советом на «сильном подозрении» и вернулись в Харьков.
Следствие обратило внимание на то, что Гудков и Зебе, в течение последних лет находясь в тюрьме, тратили на себя баснословные деньги, а состояние Гаврилова таяло. Гудков «проедал и пропивал» в день по 50 рублей и даже проиграл в камере больше 10 тысяч. Дело вновь было возбуждено после введения в Харькове нового суда, и Кони, как товарищ прокурора, наблюдал за следствием.
«Дело серий очень волновало харьковское общество, некоторые круги которого, почему-то видя в его возобновлении антидворянскую тенденцию, недоброжелательно смотрели на «мальчишек», затеявших «этот скандал».
Кони получил несколько анонимных писем с угрозами. «Господин гуманный при следствии и опасный на суде обвинитель! Enfin délogé! Al a guerre comme á la guerre и т. д.»[9]. Преступники и те, кто стоял за ними, изъяснялись на хорошем французском языке. Были и попытки отстранить чересчур энергичного товарища прокурора от следствия и, главное, от обвинения в суде. Подсудимые писали жалобы на Кони, обращались даже к шефу жандармов графу Шувалову, «как к единственному источнику защиты против интриг прокурорского надзора». В своих воспоминаниях Анатолий Федорович свидетельствует: «Расчет на мое устранение от дела, если таковой действительно был, оказался, однако, неудачным». Но, как бы там ни было, дело серий доводил до конца другой обвинитель, Г. П. Монастырский — Кони перевели на службу в столицу.
Введение судебной реформы, новые, дотоле не практиковавшиеся в России принципы судопроизводства — устность, гласность, состязательность, равенство сторон были с надеждой восприняты населением. У людей появилась вера в то, что новые судьи будут вершить свой суд по закону и по совести, без оглядки на то, какое место человек занимает в обществе. (Судебная реформа была «наиболее последовательной из реформ всех годов». В. И. Ленин, отмечая ее буржуазный характер, писал о суде присяжных: «Либеральные сторонники суда присяжных, полемизируя в легальной печати против реакционеров, нередко отрицают категорически политическое значение суда присяжных, усиливаясь доказать, что они вовсе не по политическим соображениям стоят за участие в суде общественных элементов… Объясняется это необходимостью говорить эзоповским языком, невозможностью открытого заявления своих симпатий к конституции».)
Положительно сказался тот факт, что к участию в проведении судебной реформы было привлечено много молодежи, только что закончившей учебу в университете. Демократические традиции русского студенчества, свежий взгляд на явления жизни отличали молодых судебных работников. Интересное свидетельство на этот счет есть в одном из писем Ф. М. Достоевского 1868 года:
«…Я здесь читаю «Голос». В нем иногда ужасно печальные факты представляются. Например, об расстройстве наших железных дорог (новопостроенных), об земских делах… Ужасное несчастье, что у нас еще людей, исполнителей мало. Говоруны есть, но на деле первый-другой, обчелся. Я, разумеется, не в высоких делах исполнителей разумею, а просто мелких чиновников, которых требуется множество и которых нет. Положим, на судей, на присяжных хватило народу. (Выделено мною. — С. В.) Но вот на железных-то дорогах? Да еще кое-где. Столкновение страшное новых людей и новых требований с старым порядком. Я же не говорю про одушевление их идеей: вольнодумцев много, а русских людей нет. Главное, самосознание в себе русского человека — вот что надо. А как гласность-то помогает царю и всем русским, — о господи, даже враждебная, западническая».