— Не угодно ли одному из экспертов дать заключение? — сказал Фукс.
Перед судейским столом остались подсудимый и профессор Грубе.
— Прежде чем искать полоски от кольца, — произнес профессор спокойно, — мы попробовали надеть кольцо на руку господина Дорошенко и нашли, что при легком поворачивании оно свободно входит на весь указательный палец его правой руки, на котором есть еще слегка заметные следы пребывания кольца. — Он взял правую руку подсудимого и поднял вверх. На пальце чернело крупное чугунное кольцо.
Копи заметил, как переглянулись присяжные заседатели.
На следующий день в своей обвинительной речи Анатолий Федорович сказал: «Грубость нравов и малое понимание важности и строгости закона, охраняющего личное достоинство всех и каждого, — вот условия, при которых наносятся обыкновенно такого рода побои в той среде, где они наиболее часто встречаются, в среде простого народа. Но в настоящем случае обвиняемым является лицо более развитое, стоящее выше подсудимых, обыкновенно встречаемых в суде. В действиях его не может уже сказаться непонимание закона, а скорей должно являться полное неуважение к закону».
Решением присяжных заседателей Дорошенко был признан виновным.
В 1868 году в Харьков с ревизией Судебных установлений приехал министр юстиции Константин Иванович Пален. Энергия, с которой проводили молодые юристы в Харькове судебную реформу, произвела на министра (Па-лену в то время было тридцать пять лет) хорошее впечатление. Не последнюю роль сыграл тот порядок, в котором содержались присутственные судебные места — министр был из остзейских краев — под Митавой у него находилось большое родовое имение, — и весьма почитал аккуратность и благопристойность.
Назначение министром юстиции вместо Замятнина псковского губернатора К. И. Палена вызвало среди многих высших чиновников недоумение. Пален был остзейцем и лютеранином, человеком молодым и совершенно незнакомым с юстицией. Но всесильный в то время Шувалов, рекомендовавший Палена императору, надеялся, что Константин Иванович сумеет «охладить либеральный пыл судебного ведомства».
Князь Мещерский писал в своих воспоминаниях о Па-лене, противопоставляя его Милютину: «Тут был способный, умный и спокойный военный министр Милютин, всегда подававший голос за все, что пахло либерализмом; тут был молодой министр юстиции граф Пален, фанатично преследовавший… культ судебного самодержавия и пренебрежения к губернской административной власти».
Особенно ласково обошелся министр с молодыми помощниками прокурора. Он называл их «сусликами», был приветлив и сразу же оценил незаурядные способности Кони.
Уже через год после приезда в Харьков, в ноябре 1868 года, Кони наградили первым орденом — святого Станислава с императорской короной, а в начале февраля следующего года произвели в титулярные советники.
Жил Анатолий Федорович в небольшом флигельке, внутри двора одного из домов в Инструментальном переулке. Первое время они делили квартиру с Сергеем Морошкиным, много читали, много спорили. Часто бывали на балах и приемах в домах харьковского бомонда — молодые судейские работники входили в «моду», об их выступлениях в суде много говорили, газеты печатали подробные отчеты из зала суда.
В этот маленький флигелек на Инструментальной улице пришли однажды сельские старики — принесли Кони живого гуся в знак благодарности за то, что он не «упек» надолго их парубков, подмочивших во время разлива реки воз с сахарным песком и продавших остальной по «слишком дешевой» для хозяина цене.
— Батюшка! — сказали старики двадцатичетырехлетнему прокурору. — Не побрезгуй! Прими гуся: оченно мы тобою благодарны.
«…Я совершенно искренне рассердился и, сказав просителям краткую, но энергичную речь о новых судебные порядках — едва ли им понятную, — велел им немедленно уходить…»
К Морошкину вскоре приехала жена, и Кони остался один.
В Харькове Кони провел чуть более двух лет. Но эти годы, несмотря на болезнь, вызванную сильным нервным и физическим перенапряжением, оставили в его душе самые теплые и светлые воспоминания. Он отдавался работе самозабвенно, не считаясь ни со временем, ни с косыми взглядами старых служак-правоведов, никак не умевших взять в толк, что можно так истово служить по призванию, а не ради карьеры. И тем не менее Кони сумел найти в Харькове себе единомышленников, таких же идеалистов, как и он сам. Светлая дружба связывала его с Сергеем Морошкиным. Он отдыхал душой в уютном и хлебосольном доме Морошкиных, в кругу большого доброжелательного семейства, в доме на Соборной площади.