После первой поездки в Европу, «от пива к пиву», здоровье молодого Кони улучшилось — горловые кровотечения стали реже, он окреп. Сказывалась перемена обстановки. Как и предсказывал его друг профессор Лямбль, Анатолий Федорович, захваченный новыми впечатлениями, стал меньше думать о своих недугах, отвлекся. Особенно помогло ему лечение в Карлсбаде.
В одном из старинных справочников по Карлсбаду написано: «С шести часов утра, у источников начинается настолько кипучая и шумная жизнь, что она прямо-таки ошеломляет непривычных посетителей. Пестрая толпа представителей разных наций и культур разрешает здесь важнейшие дипломатические задачи желудочных недоразумений». Автор справочника не совсем прав. Порой на курорте разрешались не только гастрологические проблемы. Поездка в Карлсбад, например, существенным образом отразилась на служебной карьере Кони.
Жизнь на курорте, даже таком известном и фешенебельном, довольно однообразна. Проходят первые дни, когда все внове, все интересно и человек, не особенно считаясь с предписаниями врачей, рыскает с бедеккером в руках по набережной Теплы и крутым улочкам, отыскивая то памятник Гёте, то грот графини Разумовской, то Петровскую высоту, куда, по преданию, русский император добрался верхом по непроезжим тропинкам и на неоседланной лошади. Наконец все осмотрено, запечатлено в памяти. И человек вдруг ощущает, что остается один на один с выматывающим душу однообразием курортной жизни.
В шесть утра, наполнив бокальчик у Шпруделя, больной прогуливается медленным шагом в бесконечном водовороте отдыхающих. Потом завтрак, наводящий тоску своей похожестью на все предыдущие завтраки. И близнецы-обеды. Даже здравицы, напечатанные на обороте обеденной карты, сурово утверждают — здесь ничего не меняется! Анатолий Федорович сохранил в своем архиве один из образчиков карлсбадского постоянства: Первая здравица — государю императору, вторая — Петру Великому, третья — австро-венгерскому императору, четвертая — городу Карлсбаду.
И прекрасные оркестры, играющие у Шпруделя и Мюльнбрунна, отдают дань традиции: «Увертюра из оперы «Царь и плотник», вальс «Воспоминание о Петербурге», кадриль Штрауса на русские темы и снова «Царь и плотник». Вчера, сегодня, завтра…
Скучно молодому русскому человеку, с недоумением и затаенной завистью поглядывающему на немцев и австрийцев, которые, собравшись в кружок, часами хохочут по пустякам. Скучно… если у тебя нет серьезного собеседника, с которым можно поговорить по вопросам, имеющим если уж и не всемирное значение, то, во всяком случае, волнующим каждого русского.
Таким собеседником у Анатолия Кони стал министр юстиции Константин Иванович Пален. Бывший псковский губернатор, он и сам-то два года как стал министром юстиции и занимался тем, что вводил в действие новые судебные уставы, будучи противником самой судебной реформы.
Подозрительность Палена к новому суду присяжных, имевшая, впрочем, свои приливы и отливы, жила в нем все одиннадцать лет пребывания его на посту министра. А к прокуратуре министр относился с большой внимательностью.
Скромность и воспитанность харьковского товарища прокурора, и в то же время его умение держаться независимо произвели еще во время приезда Палена в Харьков благоприятное впечатление. Константин Иванович ценил в людях эти качества. Много позже, в одной из своих характеристик министра, Кони запишет: «…благородство и независимость, выросшие на рыцарски-феодальной почве. Отсутствие прислужничества и преувеличенное сознание своей ответственности. Незнакомство с Судебными уставами».
Это незнакомство с Судебными уставами, да и вообще смутное представление о системе права, о его истории были еще одной ниточкой, которая связала министра с Кони. Пален в Харькове убедился, что молодой белобрысый, не по годам серьезный товарищ прокурора обладает глубокими систематическими знаниями, мыслит широко, по-государственному. Интуиция не подвела министра, когда он обратил внимание не неординарные способности Кони, и в порыве душевной откровенности сказал ему: