— Сидеть вам, Анатолий Федорович, в моем кресле. В кресле министра справедливости. — Он улыбнулся с видимым удовольствием и повторил: — Министра справедливости! Так звучит моя должность по-польски. Оригинально, не правда ли?
Пален не принял во внимание только одну деталь — молодой товарищ прокурора истово, неподкупно служил законам, людям, России, но как только речь заходила о том, что надо служить и «лицам», категорически отказывался это делать.
…Наполнив свои бокалы водой из источника, они теперь постоянно прогуливались вместе, обсуждая последние новости из России. Кони рассказывал министру о том, как утверждаются новые уставы в харьковской губернии, останавливая внимание на трудностях, давая меткие характеристики судебным и полицейским чинам, взаимоотношениям между ними. Палену все это было интересно. Судебная реформа проводилась в России постепенно, предстояло перестраивать судебные учреждения, вводить суд присяжных в других губерниях, и опыт харьковчан мог стать полезным. Но особенно много рассказывал Анатолий Федорович министру о «деле серий», за которым он наблюдал, как товарищ прокурора Харьковского окружного суда. Дело это все еще продолжало волновать харьковское общество.
— Ничего, пусть покрутятся! — одобрительно кивал Пален, слушая рассказ Кони. — И представить себе не мог, что в остроге можно кутить да в карты играть! Как это, вы говорите, вино им приносили?
— Конвойный наливал в кишку, обматывал вокруг себя…
— Помилуйте! — лицо министра брезгливо морщилось. — Это поразительно и мерзко. А что конвойный? Его наказали?
— Да, граф. На его место найдут другого, такого же! Когда есть деньги на подкуп, разве устоит бедняк?
— Должен устоять.
— Начинать надо с тех, кто подкупает…
— Ах, милостивый государь, вам и карты в руки! Покажите, на что способна прокуратура.
— И суд, граф.
— И суд. Вы думаете, суд присяжных справится с такой задачей?..
Кони — Морошкину:
«Бывши в Карлсбаде, я видел Палена и много толковал с ним о деле серий и о прочих материях, касающихся Харькова. Он был со мной очень любезен и откровенен (я подробно описал мои разговоры с ним Фуксу), рассказывал, что Государь требовал у него объяснений по поводу оправдания Андрусенко, и между прочим, объясняя мое долгое оставление в Харькове, сказал мне: «Укажите, кто может обвинять с успехом по делу серий из известных Вам лиц?» — и, когда я затруднился (Де Росси не может обвинять по закону, а Пассовера я боялся наградить этим делом), то Пален сказал: «Вот и объяснение, почему я держал Вас в Харькове», я убедил его в невозможности продолжать дело в Харькове с 3 товарищами], он дал слово, что будет 4-й, а меня просил явиться к нему в начале октября, чтобы потолковать о моем переводе из Харькова и о том, кого назначить обвинять по делу серий. Он настаивает на переходе в Петербург, хотя я, конечно, буду тянуть к Москве, сколько хватит сил».
В один из солнечных дней они отправились в дальнюю прогулку на Крейцберг, к высоте Оттона. У кофейни «Панорама», заплатив по двадцати крейцеров, рассматривали живописно раскинувшийся город в камеру-обскуру. Темно-зеленые волны леса терялись в легкой дымке. Справа виднелась долина Эгера и Рудные горы.
— Как всемогущий Шпрудель? — спросил Пален, когда они присели на скамейку у обрыва. — Помогает?
— Увы, граф! Я думаю, что не сделал ли ошибки, приехав сюда.
— Вздор! Вернетесь в Россию — почувствуете облегчение. Эти воды действуют медленно, но верно. Графине они очень помогают. Скажу вам по секрету — я терплю здешнюю скуку только из-за нее. Мне более по душе отдых в митавском имении. Ах, какая прелесть тамошние леса. Но вы, молодой человек, обязаны вернуться домой здоровым. — Пален посмотрел на Анатолия Федоровича со значением и повторил: — Здо-ро-вым! И не стесняйтесь отпуском. Поезжайте в Берлин…
— Я хочу побывать в Париже и в Остенде…
— Прекрасно, — сказал министр без особого энтузиазма. — Развейтесь в Париже от курортной скуки.
— В Париже я хочу ознакомиться с апелляционным государственным судом. Сравнить его с нашей уголовной палатой. То, что я читал об этом суде, никак не разъяснило мне сути…
— Э-э, молодой человек! — На лице Палена отразилась скука. — Что нам парижский суд! У нас свои обычаи. Отдыхайте. Кстати, я вас попрошу о маленьком одолжении. Вернетесь в Харьков — примите на себя обвинение этих дурней — Шидловского и Паскевича.