Кони вопросительно посмотрел на министра.
— Ах, право, ваша прокуратура переусердствовала! Ну мало ли что в жизни бывает — два, в общем-то, благородных молодых человека повздорили с частным приставом в театре! Ну и что особенного? Зачем драматизировать? Они его побили, он их побил — кто теперь разберется?
— Граф! Есть свидетели. Эти баричи были изрядно подшофе, оскорбили и действием и словом пристава… В обществе опять пойдут разговоры, как и про дело серий, — богатым все сходит с рук…
— Ах, помилуйте! В обществе все вздохнут с облегчением. — Пален дотронулся рукой до колена Анатолия Федоровича. — Примите обвинение на себя, а на суде от него откажитесь. Никакой суд их не осудит.
Кони развел руками. От волнения он даже не мог сразу найти нужные слова. Министр, так понравившийся ему простотой обращения, своим оригинальным, даже независимым взглядом на происходящее в России, только вчера поощрявший его примерно наказать преступников-дворян, руководивших делом с подделкой серий, теперь хотел отвести справедливое возмездие от других баловней высшего общества.
— Но ваше сиятельство… такое действие противно моим убеждениям. Я не могу пойти на это.
— Ну вот видите, — сердито сказал Пален, — такой пустяк, а вы упорствуете. Я заметил, что все статисты склонны к догматизму.
Кони уже знал, что «статистами» граф называет юристов, которые слишком часто ссылаются на статьи нового судебного уложения…
Константин Иванович встал, рассеянно огляделся.
— Графиня, наверное, заждалась меня. Честь имею, Анатолий Федорович. — Он откланялся и зашагал по горной тропинке с гордо поднятой головой. Кони растерянно глядел ему вслед.
Но размолвка продолжалась всего несколько часов. Погода стояла прекрасная, знаменитый Шпрудель действовал на организм графа превосходно, горные рощи манили прохладой. Достойного собеседника среди других отдыхающих Пален не видел и на вечернем променаде приветствовал Кони как ни в чем не бывало. Совместные прогулки возобновились, и граф больше не напоминал о своей просьбе — он всецело подпал под обаяние ярких рассказов Анатолия Федоровича, его метких наблюдений за жизнью провинциального суда, точных суждений о новых книгах, на чтение которых у Константина Ивановича никогда не хватало времени.
Если бы граф не был наделен такой чисто остзейской самонадеянностью, он во время долгих прогулок с Кони по Карлсбаду и окрестностям понял, что перед ним человек, хотя и молодой, но уже вполне сформировавшийся, со своими пусть немного восторженно-наивными, но четкими взглядами на задачи правосудия и на проблемы нравственности. И что от этих своих взглядов он не собирается отрекаться.
И знай Пален, что несговорчивость товарища прокурора Харьковской палаты принесет ему самому в будущем царскую немилость, он пил бы воду в Карлсбаде совсем из других источников, чем Кони.
Но пообещав Анатолию Федоровичу перевод в столицу, Константин Иванович слово свое сдержал.
Кони, несмотря на свои последующие «контры» с графом, отличал его от всех остальных, называя «самым честным между этими министрами». Но «эти»-то были вне конкуренции — «бездушный царедворец» А. Е. Тимашев, «злой гений русской молодежи» Д. А. Толстой, «подлец Муравьев», «злостный и стоящий на рубеже старческого слабоумия» А. Л. Потапов…
15 марта следующего, семидесятого, года Кони уже с гордостью писал из Петербурга Морошкину о том, что назначен товарищем прокурора Санкт-Петербургского окружного суда: «Пален принял меня очень любезно… Тизенгаузен просто удивил своей предупредительностью и заботами о здоровье и т. д. (А между тем, недовольный моим назначением помимо него, назначил меня было, еще до моего приезда, в Царское Село и Лугу, пока не получил от Пал[ена], узнавшего об этом, предписание оставить меня в городе.) С прокурором мы в совершенно официальных отношениях. Завтра я впервые обвиняю (против Арсеньева и Герарда) по делу о покуш[ении] на убийство… Работы у меня очень много, с квартирой не устроился до сих пор, все занято и неприступно дорого по случаю весенней выставки. Сюда приехала моя старуха, и я снова нахожусь в расстраивающей нервы семейной обстановке…» «У меня в заведовании Литейная часть и речная полиция, обвинять буду лишь по важным делам».
В том же, 1870 году ему пришлось еще побывать в Самаре и Казани: в июне его назначают Самарским губернским прокурором, а спустя двадцать дней — Казанским. Но эти назначения были временные. В Казани Кони наблюдал за введением в действие новых судебных учреждений. Пален относился к нему с полным доверием и считал, что под руководством Анатолия Федоровича все пройдет без сучка, без задоринки.