А руководителей русской юстиции ждало новое разочарование: поддерживать обвинение против Засулич один за другим отказались товарищи прокурора Петербургского окружного суда талантливые юристы Владимир Иванович Жуковский и Сергей Аркадьевич Андреевский.
Жуковский сослался на то, что дело политическое и участием в процессе он поставит под удар своего брата, политического эмигранта, проживающего в Женеве. Но истинная причина заключалась, конечно, в непопулярности Трепова и общественной симпатии к Засулич. После процесса над Овсянниковым, где он выступал с обвинением, Жуковский сказал Палену: «Да, ваше сиятельство, мы именно этим и отличаемся от администрации: мы всегда бьем стоячего, а она всегда — лежачего…» Мог ли он теперь, не пойдя на сделку с совестью, «бить лежачего»?
Андреевский, выслушав предложение прокурора, поинтересовался, дадут ли ему возможность признать в своей речи действия Трепова неправильными? Лопухин ответил отрицательно. И получил отказ.
Третьим, кому Лопухин предложил выступить обвинителем на процессе, стал товарищ прокурора Константин Иванович Кессель. Худшего выбора прокурор окружного суда не мог сделать. Кессель был слаб душою. Он боялся предстоящего процесса, понимал, что не заработает на нем себе лавров. Но еще пуще он боялся начальства. Боялся впасть в немилость, если последует примеру своих сослуживцев. И его опасения оправдались. Как всегда бывает с людьми нерешительными, без своей четкой позиции, Кессель оказался между двух огней. С одной стороны, его презирали за то, что он взялся обвинять, с другой — за то, что обвинял недостаточно энергично и умно.
После разговора с Лопухиным совершенно расстроенный Кессель пришел посоветоваться к Кони, «…он совершенно упал духом, и, жалея его, а также предвидя скандалезное неравновесие сторон на суде при таком обвинителе, я предложил ему, если представится случай, попробовать снять с него эту тяжесть. Он очень просил меня сделать это, хотя в глазах его я заметил то выражение, которое так хорошо определяется русскою поговоркою: «И хочется, и колется, и маменька не велит…»
Но… даже плохая услуга — все-таки услуга. Со временем забыли о том, что Кессель обвинял Засулич не слишком умело и ярко. Зато помнили, что обвинял! И он становится прокурором Варшавской судебной палаты, где требуется особое усердие и «политическое» чутье, а потом и сенатором. А Жуковского переводят в провинцию. Вынуждают уйти в отставку Андреевского.
У Лопухина и Палена был и еще один повод для огорчения. Защитником Веры Засулич стал Петр Акимович Александров, опытный юрист, служивший одно время товарищем обер-прокурора уголовною кассационного департамента сената. Уйдя в адвокатуру, Александров с большим успехом выступал на процессе «193-х». Он обладал блестящим ораторским даром.
Выдающийся адвокат, посредственный, бесцветный прокурор, упрямый идеалист председатель суда, твердящий о беспристрастности… В такая грозная сила, как общественное мнение. На что мог надеяться Пален? На присяжных заседателей? Нет, граф никогда не испытывал к ним внутреннего доверия, хотя и считал, что обойтись без них Россия уже не может. Присяжные, по его мнению, придавали русскому суду некую видимость европейской респектабельности.
Константин Иванович решает — надо еще раз попытаться воздействовать на идеалиста — председателя суда. В конце концов кто, как не он, Пален, долгие годы покровительствовал Кони, перевел в столицу, сделал вице-директором департамента министерства, председателем суда. Должно же проснуться в нем чувство благодарности?! Да, Кони талантлив, способен, но что такое талант и способности, если у тебя нет родового имения, титула или верной руки, которая поведет тебя по крутым ступенькам власти?!
Двадцать седьмого марта министр снова пригласил Анатолия Федоровича на Малую Садовую. Повод был пустой, и Кони понял, что разговор пойдет о предстоящем процессе. Так оно и получилось. Это была еще одна попытка добиться послушания. Отодвинув в сторону папку с делами, Пален предложил Кони сигару.