— Какая шутка! — серьезно сказал министр. — Я вас очень прошу, вы это умно сумеете сделать.
Кони встал и, молча поклонившись, вышел.
В четверг, накануне заседания, Кони приказал никого из посторонних не принимать. Сидел в своем большом кабинете, на Литейной, обдумывал — в который раз! — напутствие присяжным. К концу дня заглянул судебный пристав 1-го отделения окружного суда.
— Господа присяжные спрашивают — не следует ли им надеть фраки? — Лицо у пристава озабоченное и чуть-чуть торжественное.
— Передайте, что я не нахожу это нужным.
— Слушаюсь.
Пристав ушел, но Кони видел по его лицу, что сам он посоветовал бы фраки надеть. Торжественный день — столько начальства прибудет в заседание. Государственный канцлер князь Горчаков, государственный секретарь Сольский, граф Строганов, председатель департамента экономии Государственного совета Абаза, сенаторы, члены Государственного совета. «Театр! — усмехнулся Кони. — Идут в суд, словно будут судить не террористку Засулич, а оперную диву».
Его не смущало присутствие высших чиновников. Не то чтобы он не дорожил их мнением — просто был уверен в себе, как в судье. Но будут в зале и другие люди — его учитель по Второй гимназии Н. Н. Страхов. Университетский кумир, чьим именем он так дорожил, — Б. Н. Чичерин… Дмитрий Николаевич Замятнин, который, будучи министром юстиции, разрабатывал и вводил в действие новые судебные уставы, Александр Николаевич Ераков, близкий друг Некрасов. И Федор Михайлович Достоевский, «больная совесть русского народа», с которым в последние годы Кони так подружился. Анатолий Федорович вспоминал, как Достоевский приходил к нему в министерство юстиции хлопотать за осужденную крестьянку Корнилову, помогал доброй и отзывчивой женщине А. Бергман спасти одиннадцатилетнюю девочку из лап развратника и пьяницы. А совместная поездка в колонию для малолетних преступников на Охту! Как она сблизила их.
Кони живо представил себе, как внимательно и чутко будет прислушиваться Достоевский ко всему, что станут говорить в суде. Как потемнеют от гнева его усталые глаза, если услышит он неискреннее, ложное слово. Слово неправды.
Будет в темноватом судебном зале и невысокая стройная женщина с нежным лицом — его первая, юношеская любовь, Ольга Прево.
Как же смешон Пален, упрямо твердящий об услуге правительству, просящий дать ему кассационный повод, чтобы отменить решение суда, если присяжные оправдают подсудимую! Оказать «услугу» и навсегда вычеркнуть себя из списков честных людей? Правительства меняются, а имя человеку дается одно. На всю жизнь. Иногда — навечно. Есть, конечно, люди, которые успевают оказывать услуги каждому правительству. Лакеи. Но кто скажет про лакея: «се — человек»?
«Нет, никакая сила не заставит меня покривить душой, — думал Анатолий Федорович, расхаживая по кабинету. — Завтра будет возможность показать, что новый суд — суд справедливый. Что мы, русские, не закоснели в беззаконии, в служении тем, на чьей стороне сила, а не истина. Мой ответ вам, господа Палены и Лопухины, — беспристрастие».
Беспристрастие? Лишь время ответило на вопрос, был ли председатель беспристрастен…
«Вечером 30 марта, пойдя пройтись, я зашел посмотреть, исполнены ли мои приказания относительно вентиляции и приведения залы суда в порядок для многолюдного заседания… Смеркалось, зала смотрела мрачно, и бог знает, что предстояло на завтра. С мыслями об этом завтра вернулся я домой и с ними провел почти бессонную ночь…»
Воспоминания очевидцев, газетные статьи донесли до нас все подробности того дня — 31 марта 1878 года, — когда в зале первого отделения здания Петербургских судебных установлений на Литейной проходил процесс Веры Засулич.
Жадно вслушивались присутствующие в показания свидетелей — словно волна накатила на береговой галечник, когда свидетель Петропавловский рассказал, как раздраженный Трепов замахнулся на Боголюбова, а потом крикнул: «Взять его в карцер!» Вздох сострадания пронесся по залу после слов Засулич: «…я решила, хоть ценою собственной гибели, доказать, что нельзя быть уверенным в безнаказанности, так ругаясь над человеческой личностью…»
В полной тишине прозвучали слова Кони, обращенные к подсудимой:
— Отдохните, успокойтесь. Потом продолжите… — И эта мертвая тишина стояла в зале, пока Вера Ивановна не справилась с волнением и не заговорила снова тихим, прерывистым голосом…