— Я тоже хочу жениться, — серьезно сказал он и огляделся, отыскивая для себя подходящую невесту. Маленькая девочка играла у церковной ограды. Он взял ее под руку. Сказал тоном, не терпящим возражений:
— Теперь и мы пойдем жениться.
Девочка вырвалась.
— Не пойдешь? — удивился Анатолий.
Девочка замотала головой.
— Не пойдешь со мной жениться? — В сердцах он отвесил ей пощечину…
Мальчик поражал всех окружающих памятью, рассудительностью, восприимчивостью к языкам. Друзья Федора Алексеевича и Ирины Семеновны — писатели и актеры, многие из которых и жили с ними в одном доме, любили возиться с Толей.
Тепло вспоминал Анатолий Федорович о людях, которые были рядом с ним в раннем детстве, о своей первой няне донской казачке Василисе (Вассе Ивановне), «высокой и статной красавице», рассказывающей мальчику сказки и страшные истории об оборотнях. Они встретились через двадцать семь лет, когда Кони был ужо председателем окружного суда в Петербурге. Васса Ивановна вышла замуж за лейб-казака императрицы Александры Федоровны Нагайцева и владела богатым хутором в Черниговской губернии. Каждый год она приезжала в Петербург и одаривала своего бывшего воспитанника всевозможными раритетами. «Но когда я пробовал ее отдаривать, — писал Кони, — то она обижалась и говорила мне: «Я ведь была твоей, ваше превосходительство, няней! Кому же мне и подарить? Я и хутор свой оставлю тебе». Мне стоило большого труда ее отговорить… убедив завещать хутор в пользу какого-нибудь благотворительного учреждения…»
В благодарной памяти Кони остался и лакей Фока, «оригинальную» наружность которого изобразил знаменитый карикатурист Степанов. «…Фока был человеком огромного роста — косая сажень в плечах, но говорил очень тонким и каким-то птичьим голосом».
Богатырь этот очень любил мальчика и в свободные минуты объяснял ему «по-своему законы физики и механики, стараясь подтвердить свои слова опытами, всегда, впрочем, неудачными». Во время эпидемии холеры в 1848 году Фока заболел этой страшной болезнью. Ночью он выгреб в ковшик из шкафчика, где Ирина Семеновна хранила в большом количестве, на всякий случай, недоконченные наружные и внутренние лекарства: мази, примочки и т. п., перемешал, съел — «что было, по его словам, трудновато» и выздоровел.
«Однажды за обедом, — вспоминал Кони, — мать сказала отцу, что Фока хвастает в девичьей своими разговорами с императором Александром I. «Правда ли, — спросил отец Фоку, — что у тебя был разговор с покойным государем?» — «Как же-с, имел счастье разговаривать с покойным блаженные памяти государем императором Александром Благословенным», — радостно сказал тот. «Как же это было?» — «А вот-с как-с: это иду я раз по набережной и остановился посмотреть, как лед колют, а они в это время сзади меня и проходят. Я-то этого не заметил, да круто повернись и толкни их, а государь император обернулся ко мне да и говорит: «Посторонись, дурак». — «Ну а затем?» — «Все-с», — так же радостно прощебетал Фока».
Когда мать была свободна от репетиций и спектаклей и не работала над очередным рассказом или повестью, она много читала Толе, пересказывала ему романы своего любимого Вальтера Скотта. Ирина Семеновна обладала редким даром рассказчицы. Айвенго, Квентин Дорвард и другие герои романов английского писателя словно живые вставали перед впечатлительным мальчиком. «…Анатолий Федорович до сих пор помнит всего Вальтер Скотта, — писала Екатерина Леткова в 1924 году, — хотя позже не перечитывал его: так ярко, так талантливо сумела мать передать ему его».
Неизгладимое впечатление произвел на маленького Толю гоголевский «Вий». Мать, начиная чтение «Вия», не подумала о том, какою силою воздействия обладает повесть Гоголя да еще в исполнении талантливой актрисы. Опыт закончился нервным срывом. Не единственным, кстати, в детские годы Анатолия Федоровича. Виновником второго, значительно более серьезного срыва, был отец…
9 мая 1848 года на Невском проспекте, построенный на деньги графа Стенбок-Фермора архитектором К. А. Железевичем, открылся Пассаж — огромное здание в три этажа со стеклянной крышей, в котором торговые ряды соседствовали с кондитерскими, панорамой, концертным и театральным залами. «Во втором этаже разные мастерские и белошвейные, к которым применимы слова Некрасова: «Не очень много шили там, и не в шитье была там сила…» В третьем этаже помещаются частные квартиры, хозяева которых вывешивают под близкий стеклянный потолок клетки с птицами, пением которых постоянно оглашается Пассаж, служащий почему-то любимым местом прогулок для чинов конвоя в их живописных восточных костюмах».