— Хоть бы вина, что ли кто принес, — сказал Бобров.
— Я принесу, — вызвался дядя Вася.
Все внимательно посмотрели ему вслед. Сам собой возник вопрос — откуда дядя Вася так хорошо знает, где хранится вино. Но рассуждений на эту тему не получилось, во дворе опять коротко простучали копыта, а в коридоре шаги. Дверь в таблинум отлетела в сторону и в проеме нарисовалась Златка собственной персоной. За ее плечом маячила Дригиса. Обе дамы были взлохмачены, хитоны сбились набок, они тяжело дышали, словно бежали всю дорогу от ворот города и выглядели, надо сказать, крайне завлекательно. Златка нашла взглядом Боброва, бросилась к нему, обняла и прижалась всем телом. Бобров растерялся. Он обнял девушку одной рукой, другой пытаясь пригладить разлохматившиеся волосы и посмотрел поверх ее головы на оставшихся в комнате. Серегу можно было смело сбрасывать со счетов, потому что Дригиса вцепилась в него как клещ, а вот Вован сделал непонимающую физиономию и развел руками.
— Ты что, девочка? — осторожно спросил Бобров.
— Радуюсь, — отозвалась Златка из района Бобровской шеи, шмыгнув носом в качестве подтверждения. — Примчался какой-то встрепанный мальчишка и крикнул капитану, чтобы срочно забирал всех и шел в поместье. Ну что я могла подумать. Пока тот капитан соберется, пока дойдет… Мул-то всяко быстрее.
— Эх, — сказал Бобров, сел на очень вовремя подвернувшийся стул, усадил девушку на колени и обнял так, что та слабо пискнула.
— Золотая ты моя, Златка.
Девчонка перестала сдерживать себя и разревелась.
А тут как раз в дверь ввалился дядя Вася, придерживая двумя руками на животе здоровенную амфору как раз на один метретес, то есть почти на сорок литров. Амфору расположили между креслами, потому что из-за острого дна она не хотела стоять самостоятельно, и Вован лично соскоблил слой смолы на пробке. Отведав густого темно-красного вина, Серега возопил:
— Дядя Вася, ты что притащил, душегуб! Это ж лесбосское, его для подарков приготовили!
— А у нас что сегодня? — невозмутимо ответствовал дядя Вася. — Да у нас сегодня всем подаркам подарок.
И тут Серега не нашел, что ответить.
Корабль с остальным женским контингентом усадьбы пришел только через полчаса.
На следующий день Бобров без всякой помпы, одевшись чуть ли не в лохмотья, которые ему подыскивали по всему поместью, пешим ходом проник в город и отправился на агору. Там он получил большое удовольствие, наблюдая, как чествуют «спасителя города» в лице стратега. Стратег принимал почести с большим достоинством. Фигура его выглядела монументально, а лицо… ну хоть монету с него чекань. И, между прочим, в ответной речи Боброва, его корабли и его поместье он не упомянул ни разу.
Боброву с одной стороны было смешно, а с другой — обидно. А он-то еще рассчитывал на благодарность. Получается, что людская натура совершенно не изменилась за прошедшие тысячелетия. Боброву захотелось тут же с горя и надраться, но он все-таки сдержал себя и добрался с агоры до дома Никитоса.
Перед лавкой как всегда толпился народ и Бобров сперва тоже заинтересовался, но потом вспомнил, что именно они Никитосу поставили в прошлую неделю и интерес его сразу пропал. Привратник Боброва сперва не узнал и кликнул хозяина. А хозяин, только выглянув, тут же влепил привратнику подзатыльник и лично распахнул калитку.
Вобщем все закончилось тем, что сам Никитос сполз под стол, а Никитосовский слуга сгонял в усадьбу, и оттуда прислали повозку, в которой сидела готовая ко всему Златка. Боброва погрузили со всеми приличествующими почестями и отправили домой. А Златка всю дорогу воспитывала его, покорно принимающего ее упреки. И только перед самыми воротами Бобров поднял голову и совершенно трезвым голосом сказал:
— Чтоб я этого стратега хоть еще раз… — и окончательно выпал в осадок.
Вернувшийся с дальнего конца поместья Андрей ругался как пьяный сапожник, или, исходя из местной специфики, сандальник (или все-таки, сандальщик). Он даже не стеснялся присутствием женщин и когда Петрович ему на это указал, просто перешел на персидский, которого женщины не знали. Бобров, конечно же, заинтересовался, с какого этого вдруг всегда терпеливый Андрей сподвигнулся на неприкрытый греческий мат. Оказалось, что проклятые тавры, чтоб у них фаллос во лбу вырос, спалили на дальнем конце все виноградники, лишив, таким образом, поместье не менее чем пятисот метретес отличного белого вина.
Андрей так убивался, словно это были его личные виноградники, что Боброву стало его жалко. Но в это время мимо в сторону кухни пробегала, прижав к груди крынку, скорее всего со сметаной, веселая Млеча. И у Боброва тут же созрел коварный план. Бобров всегда отличался склонностью к импровизации. Особенно, если это было связано с обогащением.